-Нашёл я упыря твоего, Арсюша. Разыскал. Сегодня утром.
Корвин-Коссаковский тихо сел рядом, внимательно вглядываясь в лицо Бартенева. Арсений не ждал, что тот сейчас назовет ему убийц девиц Любомирских, но слушать приготовился внимательно, ибо глупцом Бартенева не считал никогда. Тот начал.
-Я тут книг набрал в Публичной библиотеке, чтобы тебя не отвлекать. - На скулах Бартенева заходили желваки, - читал-читал... Думал, впустую. Но нет, тут и нашёл главное. - Он умолк.
-Чего же? - не выдержал Арсений Вениаминович. Нервы его были на пределе.
-То, что нечисть эта своего облика не имеет. Ведь Клодий этот крылатый, что, ты сказал, демон распутный, он же нетопырь уродливый. Как же с таким рылом распутничать-то? А Цецилий, упырь который, так тот и вовсе полупрозрачный. Стало быть, им тела нужны, рассудил я, но тут у демонолога одного католического нашёл, что если демон вселяется в человека, тот бесноваться начинает. И в Евангелиях о бесноватых есть много. А почему? Потому что воля и душа человеческие бороться начинают с бесом. Но ведь там, у графини на балу, подумал я, никто не бесновался. Стало быть, они в тех телах предстали, которые им противиться не могут. Что же это за тела? Да те, в которых души уже нет...
-Что? - ошеломлённо перебил Корвин-Коссаковский. Он внимательно слушал Бартенева, но сейчас просто растерялся. - Что за тела-то?
-Трупы, - спокойно обронил Бартенев так, словно говорил о ловле окуней. - Вот я и подумал, не навести ли справки в морге-то? Всего то и надо, что три молодых трупа.
-Навёл? - Корвин-Коссаковский знал, что у друга слово с делом не расходится.
-Навёл, - кивнул Порфирий, - сказал, что кучер у меня пропал, молодой, двадцати пяти годов. Ищу, мол...
-И что? - Корвин-Коссаковский затаил дыхание. Он подумал, что при всей простоте рассуждения Бартенева вполне разумны, и могут помочь найти нежить.
-Ничего. - Бартенев потёр лоб, - обычно тела забирают родственники для похорон, но есть и тела бродяг да беглых солдат, да неопознанных висельников и пьянчужек. Я и понял, что ошибаюсь. Там, у графини, все они лощеные были, и физиономии у них не плебейские. Стало быть, надо искать пропавших аристократов. Но эта публика, опять же, хоронится с честью и всем известна. Представь, появляется в обществе такой господин, граф какой-нибудь али князь, а ему тут кто-нибудь и скажет: "А как же так, ваша светлость, а ведь вы померли-с..."
-И что ты сделал дальше?
-А дальше я подумал, что нежить-то наша, стало быть, должна гостями представиться! И тут я и вспомнил про Мещерского-то. Мне говорили, что он храбрец и герой, был в корпусе Лорис-Меликова. Я и подумал-то: компания идёт, а что он тут делает? Решил, что ранен был, да на побывку отпущен. Но танцевал он, как угорелый. Куда же ранен-то? И запрос по нему отправил. Сегодня утром ответ-то и пришел. Погиб он, Арсений. Погиб ещё в сентябре.
Тут Феврония Сильвестровна занесла самовар и начала накрывать стол к ужину. Корвин-Коссаковский молча следил, как она наливает в блюдце вишневое варение, ставит на стол блюдо с дымящимися пончиками, но видел при этом залы графини Нирод и пышные апартаменты князя Любомирского, снующую публику, фраки, манишки и белоснежные манжеты.
-Ты прав, Порфиша, ты прав. Пришлые... Клодий Сакрилегус - это приехавший из Италии Александр Критский, Цецилий Профундус - убитый при Алексадрополе Макс Мещерский, но тогда... третий, Постумий Пестиферус, это, стало быть, приехавший из Москвы Грейг?
Бартенев бросил на него осторожный взгляд.
-А поймать-то мы их успеем?
Этот вопрос не сразу дошел до тяжело задумавшегося Арсения.
-Что? Поймать? - Он зло рассмеялся. - Критского, то есть Клодия, давно уже нет, эта нежить летает себе сейчас где-то в поднебесье и нам его не выловить. Да и твой Мещерский-Цецилий, девиц сожрав, думаю, отдать им последний долг на погост не явится. А вот третий... У третьего дом есть.
-Ты про могилу этого Николаева?
-Угу. Я третьего дня как раз подумал, что, если с младшей племянницей что-то случится - я могилу эту разрою, да нежить эту осиновым колом проткну. Пойдёшь со мной?
Вообще-то Порфирию Бартеневу могилы до сего дня осквернять не приходилось, но он, на минуту задумавшись, поинтересовался вопросом куда более насущным:
-А где мы кол осиновый возьмём?
-На моей даче срубим и обточим.
- А топор у тебя там есть?
-Есть. И нож есть охотничий.
-Ну, поехали.
Бартенев уже поднимался из-за стола.
-Поехали. И кол вырежем, и рыбкой вяленой побалуемся. Завтра в полдень - похороны девиц Любомирских. А после на Митрофаньевсий погост съездим и оглядимся.
Сказано - сделано. Порфирий распорядился сложить пончики в корзину, туда же поставить банку с вареньем, после чего друзья под новые причитания Февронии Сильвестровны, уехали. На даче Корвин-Коссаковского Арсений Вениаминович и Порфирий Дормидонтович вырубили молодую осину, легко соорудив из нее три остро заточенных кола. Корвин-Коссаковский сложил их в чехол из-под своей винтовки и повесил у входа на вешалке.
На следующее утро, выпавшее на субботу, весь город, казалось, столпился на Миллионной. Что ни говори, а было, о чём потолковать. Загадочные самоубийства двух богатейших девиц наделали в городе порядочно шуму и породили тьму предположений и без числа сплетен. Самые злые языки, к ярости князя Любомирского, сочинили весьма складную байку о том, что обеих девиц прельстил и обрюхатил некий вертопрах, да и скрылся. При этом уверенно называли имя молодого красавца Александра Критского.
Сплетня подтверждалась и тем, что Александр Критский подлинно пропал, и его, как стало известно, не смогла найти даже полиция. Не было на похоронах и Макса Мещерского, о котором, впрочем, особо и не вспоминали. Зато в толпе мелькали граф Михаил Протасов-Бахметьев и Герман Грейг. Тихо толковали и о дуэли, циники посмеивались над идиотами, устроившими потасовку из-за предмета, всплывшего на следующее утро из Невы. Не повезло, однако.
Протасов-Бахметьев и Грейг выразили князю соболезнование, Арсений Вениаминович протиснулся поближе к ним и тихо заговорил.
-Бедный отец, такая потеря...
-Что-то невероятное, - прошептал Грейг. Его томные глаза казались остановившимися. - Если бы одна, но обе...
-Вы, мне казалось, были увлечены Елизаветой, - тихо проговорил Корвин-Коссаковский. Он с иронией относился к скорби Грейга, помня сказанное крупье в Яхт-клубе и разговор Грейга с Энгельгардтом.
-Я сватался, - тоже шепотом ответил Грейг, - да она сказала, что сердце ее принадлежит другому.
