Колбин закурил и растянулся на постели. Долго молчал.
— Вы спите, Данила Корнеевич?
— Нет, что-то не идет сон… Кто бы мог подумать, что за тысячи километров от Москвы, в камчатской глуши, мы увидим такие талантливые картины?
— Да, картины чудесны… Когда-то я был знаком с автором, — голос Колбина дрогнул. — В Москве была выставка ее картин. Одну картину, очень смелую и своеобразную, критика встретила в штыки. Она покинула Москву.
— И вы близко знали ее?
— Смотря что под этим подразумевать, — по тону, каким это было сказано, Данила понял, что Колбин не хочет продолжать самим же начатый разговор о художнице. — Давайте спать, Данила Корнеевич, — он сладко зевнул и повернулся на бок.
Тишина.
В отдалении, в комнате хозяев, пробили часы. Замирающий вдали мелодичный звон напомнил Даниле другое: далекие детские годы. Дом у подножия вулкана. Ручей с прозрачной холодной водой, настил из досок от крыльца к ручью. Отец сидит на корточках и пригоршнями жадно пьет воду. «Тятя, не надо больше», — это он, Данилка, теребит его за плечи. Отец медленно поворачивает лицо и долго смотрит на него, Данилку. «Эх, сына, сына, — говорит он, — опоганили мне душу, оплевали. — И, показывая на вулкан, сурово: — Погиб там хороший человек. Помни. А мать забудь. Она покинула нас». Данилке страшно и почему-то холодно, он вздрагивает и прижимается всем телом к отцу. Отец гладит его по голове широкой жесткой ладонью. «Ничего, сына, ничего», — успокаивает он. Они сидят, обнявшись. Сгущаются сумерки. Месяц, круглый, как мяч, купленный отцом, оторвался от вершины вулкана и осветил все кругом ровным светом. «Пойдем, сына», — и, подняв его, Данилку, на руки, отец понес его в дом.
Они улеглись спать рядом. Данилке многое хотелось узнать: почему вулканы дымят, почему погиб человек, почему его не спасли, почему ушла мама? «Спи, сына, спи. Потом я тебе все расскажу», — отвечает отец. Данилка слышал, как тикали стенные часы, как тяжело вздыхал отец. Лунный свет падал через окно. Фикус в углу, куда, как рассказывала мать, когда Данилка был совсем маленький, забирался по ночам какой-то бабай и прятал в мешок непослушных ребят, протягивал к свету широкие лапы.
Проснулся Данилка среди ночи потому, что кто-то разговаривал. Горела лампа на столе. Опершись локтем о стол, милиционер курил папиросу. Данилка знал милиционера, он часто приходил в школу и рассказывал смешные истории. Рядом с ним сидел незнакомый Данилке дядя. Зачем они пришли так поздно? Вошел отец — одетый и с котомкой за плечами. «Собрались? Пару белья там, харчи…» — сказал незнакомый дядя. «Собраться-то собрался, да куда сына?» — беспомощно сказал отец: весь он ссутулился и как-то поник. У Данилки сжалось сердце. «Тятя!» — закричал он и заплакал. Отец взял его на руки. «Не плачь, сына. Я скоро вернусь». А он, Данилка, все теснее прижимался к нему. «Хватит, отпусти. Дядя ждет», — отец оторвал его от груди, поцеловал в губы и, смахнув слезу, шагнул к двери. На следующее утро Данилка вместе с милиционером отправился в село к матери.
Данила тяжело вздохнул.
Мать! Благословенна во веки веков.
Друг мой, ты, наверное, помнишь далекие детские годы. Деревня. Дом за околицей. Мать у печки. Она встала в тот день очень рано, чтобы напечь тебе в дорогу ватрушек. С котомкой на спине ты выходишь из дому и оглядываешь пыльную улицу, где прошли твое детство и юность, где впервые ты полюбил девушку. Мать идет рядом с тобой до околицы. Там она открывает ворота и на прощанье целует тебя. «Иди, иди!» — шепчут губы, а в глазах тоска, и у тебя к горлу подступает теплый комок, замирает сердце. Ты круто поворачиваешься и, смахнув первую мужскую слезу, быстро удаляешься от деревни… Впереди дорога. Это твоя дорога. Освещенная ярким августовским солнцем, она уходит далеко-далеко. Ты оглядываешься назад: мать стоит у ворот и машет, машет белой косынкой. Прощай, юность!
Может быть, друг мой, ты по-другому прощался со своей юностью… Но твое детство и твою юность согревала мать. Она напутствовала тебя на большую жизнь. Ты сейчас уже взрослый, у тебя, может быть, дети, большие дела легли на твои плечи, но ты хорошо помнишь те далекие времена.
Данила тяжело вздохнул. Он не знал материнской ласки, не сиживал на теплых коленях матери, не напутствовала она его в жизнь. У него были суровое детство и суровая юность.
В отдалении опять пробили часы: мерно, торжественно. Данила приподнялся. Где он слышал эти звуки? Где? И если бы только он знал, если бы знал… Часы были те самые, которые много лет назад, так же, как сейчас, пробили четыре часа, в ту самую минуту, когда отца уводили из дому.
Данила оглянулся вокруг. По-прежнему лунный свет падал в окно. Была тишина. Спали товарищи…
После завтрака Данила и Колбин вышли из дому и по узенькой тропке, проложенной в глубоком снегу, направились к теплице. Все это сооружение стояло на высокой базальтовой подушке, словно гриб на стволе дерева, выступавшей из тела сопки. У подножия каменной подушки пролегла черная лента незамерзающего ручья. С того места, откуда ручеек делал крутой изгиб, шагали деревянные козлы; низенькие у ручейка, возле дома они достигли высоты двух метров и несли на своих спинах дощатые квадратные трубы.
На каменную подушку путники поднялись по деревянной лестнице. Со стороны сопки к теплице, параллельно друг другу, были проложены такие же деревянные трубы, как и к дому. Ученые, не заходя в теплицу, пошли дальше и, поднявшись еще по одной лестнице, очутились на круглой площадке у входа в ущелье. В центре его клубился белый пар и, поднимаясь вверх, оседал на скалах и в виде изморози падал на площадку. Каменные карнизы, расписанные узорами инея, были самой причудливой формы.
— Вы читали «Божественную комедию»? — неожиданно нарушил молчание Колбин. — Не удивлюсь, если увижу чертей…
Его слова потонули в гулких раскатистых звуках. Казалось, что вдоль стен стоят невидимые люди-гиганты и громко переговариваются, сердясь на неожиданных посетителей. Наконец голоса утихли, и в ущелье опять воцарилась мертвая тишина. Но стоило Колбину кашлянуть, как многократное эхо во всех вариантах повторило его голос.
Данила с удивлением рассматривал ущелье. Он его видел на одной из картин в доме. Там, где клубится пар, должно быть небольшое озеро и возле него домик. Взглядом пригласив Колбина следовать за собой, Данила двинулся в глубь ущелья. Скоро они очутились перед небольшим озером. Оно лежало в овальном каменном ложе, неглубокое, прозрачное, как кусок горного хрусталя. Поверхность гладкая, как хорошо отшлифованная мраморная плита, и по ней не разбегаются круги от всплесков рыбы. Озеро, в котором нет жизни! «Не отсюда ли брали герои сказок мертвую воду?» — подумал Данила. Но где же тогда живая вода?
