— Воронов, говоришь? — переспросил Никулин.
— Он самый, — подтвердил солдат. — А ты что, знаешь его, что ли?
Фамилия Воронова Николаю Константиновичу была абсолютно незнакома. Но разве в этом дело? Главное, что майор — свой, советский человек, которому можно не таясь рассказать обо всем и который поможет довести до конца начатое Никулиным дело. Поэтому Николай Константинович весело ответил:
— А как же, знаю. Он — мой лучший друг.
С чистосердечным удивлением солдатик оглянулся на Никулина. Он не мог представить, что какой–то беженец, гражданский человек, оказывается, не только знаком, но и дружит с известным майором Вороновым, «самим начальником» дивизионной контрразведки. Но, взглянув на оживленное, радостное лицо Никулина, поверил, что так и есть. Поэтому, подойдя к небольшому домику, огороженному густым кустарником, остановился и почтительно сказал:
— Там они. Часовой покажет.
Вскоре все тридцать агентов абвера были доставлены в отдел контрразведки. Мокий Демьянович Каращенко снова надел родную форму офицера Советской Армии. Ему пришлось еще много поработать для того, чтобы в потоке перемещенных лиц, в различных лагерях разыскать тех государственных преступников, которые пытались уйти от заслуженного возмездия. Для чекиста война закончилась еще не скоро. Но чтобы рассказать обо всех делах советских контрразведчиков, в которых участвовал и капитан Каращенко, нужно написать не одну книгу. И когда–нибудь они будут написаны.
ЭПИЛОГ
Прошло более двадцати пяти лет после победоносного окончания Великой Отечественной войны. Срок немалый. Как же сложились судьбы людей, о которых написана эта книга? Верный помощник Мокия Демьяновича майор Дудин не вернулся с войны. Судьба его неизвестна. Видимо, погиб в немецкой неволе. Живут и трудятся многие из тех людей, которые по совету Каращенко явились с повинной к генералу Быстрову. Ушли в отставку чекисты, участники описываемых в повести событий.
Подвиг Мокия Демьяновича Каращенко высоко оценен Советским правительством. В канун двадцатилетия нашей Победы он был награжден еще одним орденом — Отечественной войны первой степени. Ему вручили и орден Красного Знамени, которым его наградили в годы войны.
Мокий Демьянович давно оставил военную службу. Он пенсионер. Прожитые годы и перенесенные испытания не сломили его духа. Он все так же бодр, жизнерадостен. Мы пригласили его в Ригу, побывали на местах минувших событий и услышали обстоятельный рассказ старого чекиста о его боевых делах. Архивные документы, предоставленные нам работниками Комитета госбезопасности, помогли восполнить это повествование.
В свое время легендарный борец с фашизмом Юлиус Фучик писал:
«Придет день, когда настоящее станет прошедшим, когда будут говорить о великом времени и безымянных героях. Я хотел бы, чтобы все знали, что не было безымянных героев, а были люди, которые имели свое имя, свой облик, свои мысли и надежды, и поэтому муки самого незаметного из них были не меньше, чем муки того, чье имя войдет в историю. Пусть же эти люди будут всегда близки нам, как друзья, как родные, как вы сами!»
Пусть же и нашим читателям станет родным и близким имя рядового солдата незримого фронта Мокия Демьяновича Каращенко — одного из миллионов героев Великой Отечественной войны.
А. ЗУБОВ, Д. ЛЕРОВ, А. СЕРГЕЕВ
ЧЕКИСТСКИЕ БЫЛИ
«ПРОБНЫЙ ШАРИК» ИЛИ…
Всего пятьдесят строк было в набранной нонпарелью заметке одного из зарубежных научных журналов. Журнал выходил в небольшом европейском капиталистическом государстве и пользовался популярностью на всех континентах. Неизвестный автор сообщал об исследованиях в лаборатории видного московского профессора Алексея Михайловича Круглова.
Заметка, занявшая скромное место в конце номера, тем не менее стала сенсацией, вызвав оживленные комментарии ученых и много всяких домыслов.
В Москве недоумевали, как могли появиться эта заметка? Кто дал информацию о работе, которая пока строго засекречена? Правда, заметка по существу ничего не раскрыла. Более того: в пей, с точки зрения знатоков дела, были, как говорят, общие слова. Скорее всего публикация — «пробный шарик»: авось подумают, что теперь уже нечего секретничать: «Все равно, кто хотел что–нибудь узнать об исследованиях Круглова, тот уже знает…» В институте заметка вызвала тревогу: где–то рядом враг, кто–то пытается проникнуть в тайну научных работ, связанных с аппаратом Круглова «Альфа».
Больше всех, конечно, встревожился сам Алексей Михайлович. Человек уже немолодой, много повидавший и испытавший в жизни, он отлично понимал значение случившегося. В тот день, когда журнал пришел в институт, профессор, казалось, постарел на несколько лет. Его успокаивали, говорили много добрых слов, а он твердил свое: «Опростоволосился».
— Не расстраивайтесь, Алексей Михайлович, — увещевал профессора старый друг, — этим делу не поможешь. Надо действовать, принимать меры… Может быть, охотник за государственными тайнами где–то около нас…
Профессор укоризненно посмотрел на коллегу:
— Да что вы, бог с вами!
— Всякое бывает, Алексей Михайлович…
Оставалась еще одна надежда: запросили несколько учреждений — не давали ли там официальной информации для прессы? Ответ пришел отрицательный. Что же делать? После недолгих раздумий Алексей Михайлович позвонил в КГБ.
ТРЕВОГИ ПРОФЕССОРА
Александр Порфирьевич Птицын аппетитно, со смаком — он понимал в этом толк — отхлебывал небольшими глотками черный кофе и наспех, лишь изредка задерживая свое внимание на каких–то строчках, перечитывал сообщение оперативного сотрудника. Читал он это сообщение не впервые и встречу с профессором Птицын рассматривал как еще один источник, подтверждающий все более четко вырисовывающуюся версию. Впрочем, коррективы могут быть всякие и порой совершенно неожиданные.
…Александр Порфирьевич вышел из–за стола навстречу гостю и радушно приветствовал его.
— Присаживайтесь, Алексей Михайлович. Не угодно ли кофейку? Не хотите? Как угодно, а я, если разрешите, еще одной чашечкой побалуюсь. Есть такой грех — не равнодушен к сему божественному напитку. Курить будете? Извольте…
Профессор был несколько растерян — меньше всего он ожидал такого начала беседы, да еще в таком доме, в кабинете человека, который, казалось бы, должен сейчас по меньшей мере отчитать его, не считаясь с сединами, научными званиями и заслугами. И вот сидит перед профессором человек средних лет, с лицом и манерами рафинированного интеллигента, и сразу не поймешь, кто он — педагог, врач или физик? Мило улыбается, потчует кофейком и не спешит задавать вопросы, будто ничего и не случилось в институте. Профессор решил взять инициативу в свои руки.
