Только что в небольшом городке, неподалеку от Кенигсберга, с чугунным грохотом свалилась наземь статуя Гинденбурга. Ее подорвали немецкие минеры. По пятам за отступающими немецко-фашистскими войсками шла Советская Армия, и они страшились возмездия. Во временно оккупированных русских городах памятники Ленину расстреливались прямой наводкой из орудий. Фашисты мерили на свой аршин: думали, что русские тоже воюют со статуями.
Фельдмаршал Гинденбург лежал, поверженный в прах своими же солдатами. Но еще стояли, превратившись в форты, Гнейзенау и Врангель. Они смотрели на восток. Это было подобие тех аку-аку — каменных статуй, которые стерегут остров Пасхи, устремив вдаль свои слепые глаза. Магией воспоминаний, словами-фетишами, своими мертвыми полководцами пытались загородиться немцы от опасности, неотвратимо, как океан, надвигавшейся с востока.
Туман, туман… Земля, размокшая от стаявших снегов. Голые дрожащие леса.
По дорогам идут на Кенигсберг советские войска. Бредут в грязи пехотинцы, ползут, лязгая гусеницами, танки, громыхает артиллерия.
А моряки идут морем, вдоль берега, чтобы принять участие в великой битве за Восточную Пруссию.
В течение нескольких дней советские войска прорвали внешний, долговременный пояс обороны, овладели городами Инстербург, Тильзит, Гумбинен, Прейссиш-Эйлау и подступили к окраинам Кенигсберга.
В штабе фронта стоял фанерный макет Кенигсберга, очень большой, тридцати шести метров в диаметре. Командиры всех частей по многу раз проигрывали здесь предстоящий штурм.
Он был звездным — то есть начался сразу со всех сторон. Согласованность во время такого штурма Особенно важна.
На исходе четвертого дня ожесточенных уличных боев генерал от инфантерии Ляш подписал в подземном блиндаже акт о капитуляции. Из ста пятидесяти тысяч человек немецкого гарнизона остались в живых только девяносто две тысячи.
Сражение за Восточную Пруссию подходило к концу. Поляки настойчиво нажимали с запада, с берегов Вислы. Кое-кто из фашистов уже бежал на полуостров Хелл, и оттуда через Боригольм — в Швецию.
Но аванпорт Кенигсберга, его морские ворота, были еще на замке. Крепость Пиллау держалась.
Это была первоклассная, неоднократно модернизированная крепость. В учебниках истории с гордостью упоминалось о том, что в свое время ее не сумел взять Наполеон.
После падения Кенигсберга в Пиллау продолжали беспрерывно поступать подкрепления и со стороны Данцига по узкой косе Фриш-Иеррунг, перегораживавшей залив. По ней же эвакуировали технику и раненых.
Для того чтобы взять Пиллау, нужно было перехватить косу клещами. Сделать это приказали морякам.
С суши крепость должна била штурмовать армейская часть.
Для согласования действий Шубин побывал в ее штабе.
Попутно он не преминул поинтересоваться результатами расшифровки донесения, которое было передано армейцам.
Да, специалисты сумели раскусить этот орешек! Он, впрочем, оказался не из твердых. Шифр, в общем, напоминал систему стенографической записи. Для более сложной зашифровки, видимо, не было условий.
На первом клочке бумаги прочли:
«…Пирволяйнен, летчик из города Винпури… не было моим упущением… командир сам… срочном погружении, как я уже доносил».
Из этого можно было заключить, что кто-то, помимо командира, регулярно информировал свое начальство обо всем происходившем на подводной лодке. В какой-то связи вспоминался и случай с финским летчиком.
Однако это относилось к прошлому.
О настоящем и будущем говорилось на втором клочке, который был еще более скомкан и надорван по краям, чем первый.
Вот что удалось на нем разобрать:
«…Пиллау в ожидании… кладбище… взять на борт пассажира… условному сигналу «Ауфвидерзеен»…
Перебрасывая мостики между словами, нетрудно было восстановить фразу целиком. Она, вероятно, выглядела так:
«В настоящее время находимся в Пиллау с ожидании (чего-то!) на кладбище (?!), готовясь (или будучи готовы) взять на борт пассажира (кого же именно?) по условному сигналу «Ауфвидерзеен».
Шубин был ошеломлен. Буквы прыгали и кувыркались перед его глазами, словно бы он еще стоял в рубке своего подскакивающего на волнах катера.
Сначала его больше всего поразили слова: «условному сигналу «Ауфвидерзеен».
Так, стало быть, этот надоедливый мотив, впервые услышанный о шхерах, был условным сигналом!
А Шубин-то считал, что мотив привязался к нему просто по случайному совпадению.
Ничего подобного! «Ауфвидерзеен» был неразрывно связан с «Летучим голландцем», имел самое прямое и непосредственное отношение к тем еще не разгаданным тайнам, которыми битком набита окаянная подводная лодка!
Шубин со вниманием перечитал текст.
Итак, «Летучий» — в Пиллау! По крайней мере, был там в момент отсылки донесения. Будем надеяться, что он еще не ушел.
Но зачем ему было забираться на кладбище? Как это понимать — «кладбище»?
Шубин в раздражении сломал папиросу.
Однако главное было не в этом. Главное было в словах «взять на борт пассажира».
Кем мог быть этот пассажир?
Несомненно, лицо высокопоставленное, одно из первых лиц в Германии, если ради него держат наготове «Летучего голландца»!
Ведь это, не забывайте, рейдер, то ест подводная лодка, предназначенная для океанских походов!
— Гитлер! — сказал Шубин, поднимая глаза на штабных офицеров.
— Ну, так уж сразу вам и Гитлер…
В общем, на Шубина побрызгали в штабе холодной водичкой. А он, конечно, зашипел, как утюг.
— Да понимаете ли вы, что это за подводная лодка? Сгусток лжи и преступлений, вот это что такое! Я было хотел ее потопить. А теперь понял: нет, нельзя! Ни в коем случае нельзя! Ее вскрыть надо, как консервную банку! И тогда такое поползет оттуда, что мир ахнет и содрогнется!
Шубин сердито посмотрел на армейцев:
— Дали бы мне задание, чтобы с самыми передовыми частями войти в город. Или же с корабельным десантом…
— А это уж вы с вашим морским командованием решайте! При корпусе будет особая группа. Она, к вашему сведению, и займется подводной лодкой. Это специалисты. Вскроют вашу «консервную банку» аккуратно, по всем правилам. Вы не волнуйтесь, капитан-лейтенант! Все будет нормально. Занимайтесь своим делом. Спокойно высаживайте десант, топите корабли!
Каково? «Не волнуйтесь»! «Спокойно топите корабли»!..
Шубин, очень недовольный, уехал.
В машине он не переставал бурлить.
Князев и Павлов, сидевшие на заднем сиденье, многозначительно переглядывались. Они прекрасно знали своего командира, понимали и любили со всеми его слабостями.
