Когда аплодисменты смолкли, Владимир Ильич сказал:
— Вам, военным, особенно непростительно так расточительно относиться ко времени. Допустимо ли, чтобы на никому не нужные аплодисменты вы потратили почти пять минут!.. Вашим товарищам я сказал, что располагаю только тридцатью минутами для доклада, а вы у меня отняли пять минут. Нехорошо так с вашей стороны. Надо ценить время. Теперь я вынужден сократить свой доклад до двадцати пяти минут.
Ленин рассказал о положении в стране и на фронте, обосновал неизбежность разгрома врагов Советской Республики.
...Андрей стоял на посту в Большом театре в дни работы одного из конгрессов Коминтерна. Его место — за кулисами. Поначалу не понравилось; завидовал тем курсантам, которые встали в дверях у входов в зрительный зал: видят прославленных революционеров, съехавшихся в Москву чуть ли не со всего мира. А за кулисы долетал только слитный шум из партера и с балконов. Там сверкали сказочные хрустальные люстры, а здесь было темно и холодно, пахло мышами и пылью...
Но напрасно Андрей огорчался раньше времени: когда распахнулся занавес и вышли к столу члены президиума конгресса, его позиция оказалась самой лучшей. До трибуны — рукой можно дотянуться. А с трибуны той выступал Владимир Ильич.
Кремлевские курсанты и несли службу, и учились. Самый главный предмет: стрелковое пулеметное оружие. Изучали все системы, которые в то время существовали не только в России, но и в других странах: «максим», «кольт», «льюис», «шош», «гочкис», «виккерс»... Стреляли метко. По секундомеру, с завязанными глазами, на ощупь разбирали и собирали даже самые сложные пулеметные замки.
В утренние часы и поздними вечерами над площадями Кремля, над Красной площадью, превращавшейся в учебный плац, звучали их голоса:
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов
И, как один, умрем
В борьбе за это!
Еще пели «Смело, товарищи, в ногу!», «Варшавянку», а чаще — на ее мотив свою курсантскую, неизвестно кем сочиненную:
Стены Кремля и бойницы кремлевские
Были оплотом тиранов-царей.
Ныне в воротах курсанты московские
Стали на страже свободы своей!
Как жили они?.. Вернется Андрей мыслью к тем месяцам — и снова стеснит сердце щемящей грустью. И то, что казалось тогда трудным, представляется в дымке времени самым счастливым... Да и тогда разве не чувствовали они счастье большой веселой семьи? Было трудно? Конечно. В двадцатом голодала страна, голодала Москва. И у курсантов на первое в обед — мучная болтушка, на второе овсянка или каша из немолотой ржи, лишь по воскресеньям — суп с селедочными головами. Хлеба по красноармейской норме полагалось щедро — почти два фунта. На общекурсантском собрании они решили по полфунта отчислять в пользу голодающих детей, еще часть пайка — подшефному заводу. Оставалось по триста граммов на брата. Ну и что? Есть нечего — зато жить весело! По субботам с песнями выходили они на субботники, в воскресенья — на воскресники, а то и на «вторники», на «четверги» — когда надо было срочно разгружать баржи или эшелоны с углем, лесом, мукой.
В редкие часы, свободные от нарядов и занятий, Андрей любил побродить по Кремлю, посидеть в Тайницком саду, откуда открывался широкий обзор на обмелевшую Москву-реку, по которой сновали лодчонки и редко, шлепая плицами, проплывали горластые пароходы, а по берегам с плотиков бабы полоскали белье. Дальше, за рекой, лежало приземистое, дымное Замоскворечье, а по всему кругу сверкали купола сорока сороков церквей первопрестольной и белокаменной.
Получив увольнительную, отправлялся и в город — шумный, сутолочный, веселый. Особенно влекло в Китай-город, начинавшийся сразу за Красной площадью, огороженный полуразрушенной стеной — бывшее царство купцов-толстосумов, банкиров-миллионщиков. Теперь бесконечные ряды торговых домов, складов, лабазов, как бы вросшие в землю, были молчаливы и насуплены. Вывески проржавели. Сами купцы да банкиры — те, кто не успел удрать, — попрятались по щелям. Только по касторовым потертым сюртукам да злобным поблескиваниям глаз и распознавал их. Шел, а вслед ему шипели:
— Ленинский юнкер!..
Он гордился: да, ленинский! Не юнкер — курсант!..
Возвращаясь, видел светящееся окно на третьем этаже здания Судебных установлений. Это горела лампа в комнате Владимира Ильича...
Однажды, в увольнительную, познакомился с девушкой. Сама подбежала к нему: «Помогите!» Пристал какой-то хлыщ. «Кто? Где?» Хлыща и след простыл. Андрей проводил ее до подъезда обшарпанного дома в Зарядье.
— Мария, — протянула она на прощание холодную ладошку.
Вот уж не ждал, не гадал — во сне и наяву возникало перед ним ее бледное лицо с доверчивыми глазами, и он чувствовал ее холодные пальцы в руке. В следующую увольнительную завернул к ее дому. Она будто ждала — раскраснелась, улыбка до ушей. Когда встретились и в третий раз, пригласила на чай. Отец, почтовый служащий, поглядывал на курсанта с опаской, а мать встретила приветливо:
— Заходите, будем рады!
Маша-мамонка — его девушка!
— Почему «мамонка»?
— Так у нас желтую кувшинку называют. Пестик у нее желтый, а лепестки белые, — объяснил он. — У нас в заводях их собирают вместо дурмана.
— Значит, я дурман?
— Да. Голова от тебя кругом идет...
Его девушка! «Жених и невеста — тили-тили тесто!..»
Но в тот двадцатый год снова обрушились на Республику две беды: «пан» и «барон». С запада началось нашествие белополяков, а барон Врангель, воспользовавшись тем, что Красная Армия была брошена против шляхты, выполз из Крыма.
На плацу объявили общее построение пулеметных курсов. Начальник — комиссар школы вышел вперед:
— Всем вам известно положение на Южном фронте. Организуется курсантская бригада, которая отправится на борьбу против Врангеля. Добровольцы — три шага вперед!
Не успел он закончить — все роты сделали три шага. Но всех отпустить нельзя — надо готовить пополнение красных командиров. Отобрали половину личного состава. Лаптев оказался среди счастливцев. И поехали «на черного барона». В конце августа под Ореховом и Синельниковой на Запорожье сводная курсантская бригада приняла первый бой, разгромила врага — и похоронила первых своих погибших товарищей. Бои под Михайловкой, на днепровском берегу, в Павло-Кичкасе... Бригада прошла от Гуляй-Поля до Хортицы. Славно поработали ее пулеметы. Кремлевцы начали свою боевую летопись. Но с самим «главнокомандующим вооруженными силами юга России» схватиться им не пришлось: пока пробивались с боями к морю, дивизии Южного фронта под командованием Михаила Васильевича Фрунзе уже разгромили Врангеля в Крыму. А тут и приказ — курсантам вернуться в Москву.
