Солдат неопределённо ухмыльнулся и, ничего не поняв, с сомнением потянул носом воздух: не пьян ли? Нет, от офицера чуть слышно попахивало только одеколоном.
«Весёлый капитан», — решил солдат и долго ещё улыбался вслед машине.
Предположение Сидоренко частично оправдалось. Обработав пластинку, спецлаборант сумел усилить едва заметные следы на её оборотной стороне, и они выступили ясно и чётко. Закрепив их, он вручил следователю пластинку и заключение, что неглубоко вытравленный текст пропал не в результате её естественного износа, а умышленно соскоблен. И к тому же — не очень давно.
Кем и с какой целью была уничтожена надпись, оставалось загадкой. Но то, что дата на пластинке была оставлена намеренно, уже не вызывало ни малейшего сомнения. «Конечно, еще невозможно утверждать, что текст стёрт именно Петровым: это могло быть сделано кем-то и до того, как пластинка попала к нему. Но ложь Петрова очевидна: пластинка была прикреплена и долгое время находилась на предмете, ничего общего с портфелем не имеющем, — проявленные следы на обратной стороне утверждают это… Но что это за предмет?» — терялся в догадках Сидоренко. Рисунок оттиска на пластинке казался ему чрезвычайно знакомым, и в то же время, как это нередко случается, Сидоренко никак не мог вспомнить, что же это был за предмет, на котором он привык видеть такую мелкую насечку по диагоналям.
«Но и это ещё ничего не доказывает. Петров действительно нуждался в ремонте зубов. И, может быть, он где-то позарился на золотую безделушку именно с этой целью, а потом соврал: сначала офицерам штаба, а затем мне повторил ложь. Хотя… мог же бывший неизвестный владелец портфеля перенести эту табличку с другого предмета на портфель незадолго до того, как бросить его? Попробуй докажи, что это не так», — продолжал размышлять Сидоренко.
Узнав о результатах экспертизы, полковник Серебряков открыл походный ящик для документов и вынул из него пакет.
— Заключение экспертизы, безусловно, интересно. А вот вам и первый ответ на ваши запросы! Получайте…
В коротеньком сообщении недавно освобождённого Староукраинска говорилось, что родители Петрова погибли при отступлении фашистов из города.
Это было очень печально во всех отношениях. На родителей Петрова Сидоренко делал большую ставку, и вот первое и основное звено сразу выпало из задуманной цепи действий.
Не задержались с ответом и училище, и госпиталь.
…Придя на передний край, Сидоренко инсценировал случайную встречу с Петровым. Следователь, между прочим, спросил:
— Вы кончали Мучковское училище… у меня там приятель служил, не то комбат, не то ПНШ-первый, майор Петунии. Не помните?
— Нет, помначштаба у нас был подполковник Слёзкин, а комбатами — майоры Павлов, Рыбкин, Юрович и ещё не помню какие, но не Петунины. Может, уже после моего выпуска.
— Возможно. Он недавно туда уехал. Ну, как вы сейчас?
— Да ничего, товарищ капитан, воюю. Даже спокойнее — ответственности меньше.
— Да-а… А всё-таки нехорошо получилось. Родителям, небось, не писали?
При упоминании о родителях Петров нахмурился:
— Нет у меня родителей. Погибли…
Сидоренко выяснил: Петров действительно запрашивал Староукраинск и получил ответ.
Обстоятельства складывались так, что Петров был, пожалуй, прав. Всё, на чём следователь хотел проверить его, только подтверждало правдивость разжалованного. Пластинка — не улика, все фамилии и данные, относящиеся к училищу, точно совпадали с радиотелеграммой из Мучковска; представленные Петровым справки из госпиталя с указанием места и характера ранения, а также даты были совершенно тождественны с полученными выписками из истории болезни и даже несчастье с родными — всё, абсолютно всё находило своё подтверждение.
«Кажется, я толку воду в ступе. Всё правильно, всё подтверждается, а я всё что-то выискиваю. Тоже мне — хитрый Пинкертон», — язвительно заключил Сидоренко.
Но чем меньше было подтверждений, тем настойчивей он искал другие пути.
«Чёрт возьми! Неужели у нас в подразделениях никого нет из земляков Петрова или соучеников?» — спросил себя следователь и немедленно связался с отделом кадров.
Оказалось, что земляк один есть, но толку от него было для следователя мало: староукраинец наотрез отказался опознавать через много лет бывшего мальчишку, да ещё жившего на другом конце хоть и маленького, но всё же города.
Неожиданно значительным стал вопрос о соучениках. Из Мучковского училища в дивизию попало двое молодых офицеров. Один прибыл раньше Петрова, другой, лейтенант Гаркуша, сын начальника политотдела, — позже. Оба погибли в боях. Первый — недели две спустя после прибытия Петрова, а лейтенант Гаркуша был смертельно ранен в первом же своём бою, на следующий день после зачисления в полк, в ту самую ночь, которая так плачевно кончилась для Петрова.
Передавший эти сведения офицер штаба заметил, как глаза Сидоренко сузились и потемнели.
Вернувшись к себе, Сидоренко походил по маленькой хате, потом сел за стол и принялся за вычерчивание табеля статотчётности.
Глубокая сосредоточенность, с которой он делал эту механическую работу, настолько поразила ординарца, сунувшегося было с каким-то вопросом, что тот тихонько удалился, не дождавшись ответа. Однако, не доведя какую-то линию до конца, капитан вдруг бросил карандаш и линейку. Вынул из походного ящика госпитальные документы Петрова и уставился в них, будто видел впервые. Рука следователя сначала медленно, потом быстро и решительно потянулась к телефону.
— Связь с «Мимозой» есть? Соедините! «Мимоза»? Включите Купчина.
На другом конце провода послышался густой баритон:
— Купчин слушает.
— Говорит Сидоренко. Здравствуйте!
— Здорово. Что скажешь?
— У вас баня бывает?
— Каждый день: то они — нам, то мы — им. Приезжай, попарим.
— Да я говорю о настоящей.
— Тоже бывает.
— Скоро?
— В понедельник, во второй половине дня.
«В понедельник» значило по коду «сегодня». Сидоренко снова взялся за трубку.
— «Сирень».
Женский голосок не без кокетства ответил:
— «Сирень» слушает.
— Говорит «Акация», Сидоренко. Позовите, пожалуйста, большого Сергеева.
Трубка тихо стукнула и умолкла. Сергеевых у медиков было два: один хирург, другой заведующий аптекой. Хирурга звали большим Сергеевым. Вскоре он подошёл.
— Сидоренко? Это я, Сергеев.
— Иван Сергеевич, у меня к вам просьба: уделите мне часика два. Сможете?
— Когда? Сегодня? Трудновато… Не знаю уж…
— Очень нужно, Иван Сергеевич. Необходимо съездить к Купчину.
