Радировал капитан Полин с «Хабаровска»: «Остановлен эсминцем „Карукайя“. На борт высадились двенадцать матросов и два офицера». А у Полина на борту более пятисот пассажиров, следующих на Камчатку, и продуктов всего на неделю. После той радиограммы вторые сутки молчит репродуктор. Москва направила протест. И опять, наверное, министр иностранных дел господин Того отвечает нашему посольству в Токио: «Ожидаем ответ военно-морского министерства. Конфликт рассматривается».
Конфликт… Эдакая камуфляжная формулировочка для морского пиратства! Что же с «Хабаровском»?
Афанасьев направлял пароходы, многие даже с «дореволюционным стажем», в американские порты за ленд-лизом, потому что союзники не хотели на Тихом океане рисковать своим торговым флотом. Команд не хватало. Летом 1941 года тысячи моряков ушли на фронт. А суда посылать в Америку надо. В блокадном Ленинграде, на Черном море, где торговое судоходство сократилось, удалось «наскрести» капитанов, штурманов, механиков. Но где найти матросов, кочегаров, мотористов? Афанасьев имел право в исключительных случаях обращаться прямо к Председателю ГКО Сталину. Это был исключительный случай. И он позвонил по ВЧ в Москву. Осмелился попросить военных моряков на торговые суда. Словно не разделяли тысячи километров Владивосток и столицу, так ясно слышал он известный каждому голос: «Военных моряков не дадим. Но прикажем Апанасенко выделить людей. Война учит быть солдатами. Океан научит солдат быть матросами».
Командующий Дальневосточным фронтом генерал Апанасенко позвонил в тот же день:
— Режешь по живому, Александр Александрович. Дам выздоравливающих и нестроевых. У тебя ж курорт: свежий воздух, пища хорошая четыре раза в день. Подлечатся.
— Насчет свежего воздуха, Иосиф Родионович, ты прав, а курорт?.. Направляй сколько сможешь.
Как ничтожны были возможности уберечь суда, людей, грузы от «конфликтов»! Афанасьев приказал всем судам идти кружным путем, через Берингово море. Там, ближе к Ледовитому океану, штормы. Волна высокая, крутая, но зато подводной лодке не всплыть — опасно, может перевернуться. Приказал соблюдать радиомолчание: только слушать, В эфир выходить, лишь когда место судна раскрыто. Велик океан, но все же часть пути проходит вблизи японских берегов, через проливы, по узким разрешенным фарватерам. Там и молчание не помощник.
Второй день молчит «Хабаровск»… Но вот ожила черная тарелка репродуктора. Теперь радировала «Ангара»:
«Координаты… Пулеметный обстрел с самолетов. Опознавательные знаки Японии».
Потом еще одна радиограмма — о бомбежке, о приказе лечь в дрейф. Он по тексту радиограммы мог угадать, как ведет себя капитан. В радиограммах никаких восклицаний. Сухо. Кратко. Пока молодец Рябов.
…Наблюдатель неудержимо хохотал. Холодок пробрал от такого смеха!
— Филатов, определить размеры касатки! — крикнул капитан.
— Метра четыре, товарищ капитан.
— С гаком или без гака?
— С маленьким гаком, товарищ капитан.
— А точнее не можете?
— Не могу, товарищ капитан, а-а-а… зачем? — приступ истерического смеха прошел, и теперь наблюдатель ошарашенно смотрел на Рябова, пытаясь понять — издевается или ему в самом деле для чего-то надо знать длину этой дохлой касатки.
— Хотел по косвенным признакам определить вес бомбы.
— Центнер, не больше, — деловито сообщил наблюдатель.
— Спасибо, я так и предполагал. Продолжайте наблюдение.
— Есть! — Теперь это снова был солдат сорок первого года. Рев самолета его будто бы и не касался. Он смотрел на растворившийся в дымке горизонт.
Самолет шел точно на судно. Капитан увидел, как отодвинулось стекло кабины, высунулась рука в кожаной перчатке и уронила что-то. Глазомер у пилота был отличный. Черный цилиндр вымпела упал на крышку трюма, рикошетировал, ударился о стену надстройки.
Текст на английском языке:
«Вам надлежит лежать в дрейфе. Ждите распоряжений командования».
— Вахта, поднять сигнал «вас понял»,
Помполит снова был на мостике. Он следил за выражением лица капитана, думал увидеть хоть тень гнева, возмущения. Но Рябов был спокоен. Приказ он отдал ровно, негромко, как всегда. Будто знал, что произойдет в обозримом будущем.
— Где же лейтенант? — Только сейчас Соколов услышал нотки раздражения.
— В принципе… здесь. — Помполит смущенно кивнул в сторону шлюпки. Военный помощник сидел на палубе под прикрытием ее пузатого борта. Бинокль валялся рядом.
Капитан шагнул к нему:
— Вы ранены? Контужены?
Военный помощник замотал головой, промычал нечто бессвязное.
— Филатов, помогите лейтенанту встать, — отвернулся, увлек помполита на мостик, дабы не видеть процедуру извлечения Швыдкого из укрытия. Филатов тронул капитана за локоть:
— Он того… вставать не хочет.
— Это почему же?!
— Думаю, того… медвежья болезнь.
— Отведите в каюту и возвращайтесь на пост.
— Есть!
Но приказание исполнить не успел. Швыдкий без всякой помощи резво вскочил и исчез в недрах парохода. — Лишь бинокль остался на палубе.
— Филатов, отнесите бинокль в штурманскую и продолжайте наблюдение.
А в небе теперь гудели два «сторожа», обозначая для кого-то невидимого с мостика место парохода в океане.
— Ну вот, Олег Константинович… — Соколов подумал, что капитан начнет язвить по поводу неожиданной трусости — и кого — военного помощника! Уж приготовил встречный тезис о том, что лейтенант ведь пороха не нюхал. Сам он мог стрельнуть, а в него — вряд ли. А тут вон какая ситуация. Ведь и его, Соколова, ноги сами потащили под защиту грот-мачты. Но капитан заговорил о другом:
— Теперь придется ждать у моря погоды. Вы, кажется, были от нее в восторге? А она, как видите, ничего хорошего нам не обещает ни в прямом, ни в переносном смысле…
Желтовато-серая мгла скрыла горизонт. Из-за этой мглы выдвигалась полоса облачности — серое обрывистое плато, подножие которого терялось в тумане. А над ним, на огромную высоту вздымались то ли столбы далеких гигантских взрывов, то ли причудливые белоснежные башни, израненные выбоинами глубоких теней. Оттуда набегала крупная зыбь. На гребнях появились белые барашки. Ветер все ближе подгонял к пароходу разбомбленный косяк сельди и касатку, которая теперь напоминала перевернутую вверх килем шлюпку.
Подошел радист:
— Американцы сообщают, что бомбили Токио.
— Думаете, они решили, — капитан почему-то кивнул в сторону надвигавшихся облаков, — что мы вроде плавучего маяка для американских эскадрилий? Абсурд. Что Владивосток?
