Незаметно пролетел почти год. Прибыла комиссия, начались экзамены, проверки. По всем дисциплинам Петров сдал на “отлично”, блеснул совершенным владением огнестрельного оружия, но особенно глубокие знания показал по политической подготовке. Члены комиссии заинтересовались им. Один из них задал ему много дополнительных вопросов. Михаил Каретников хорошо запомнил некоторые из них и короткие ответы приятеля:
— Курсант Петров, кто ваш любимый герой?
— Николай Островский! — сразу ответил Василий.
— Причина?
— Люблю упорных, волевых людей, преданных делу рабочего класса.
— Так… Вы, кажется, из Малоярославца?
— Так точно.
— Хорош ваш городок?
— После Москвы и Ленинграда — лучший для меня. — Каково его историческое значение, не скажете?
— Под Малоярославцем армия Наполеона в последний раз предприняла наступательные действия с целью прорваться в хлебные, не разрушенные войной районы страны. Но русские войска не пропустили ее туда. Наполеон вынужден был вернуться на тот путь, каким пришел.
— Есть у вас местные герои войны 1812 года?
— Так точно, есть. Савва Беляев с группой горожан разрешил плотину на реке и задержал вступление французов в город на несколько часов. Его имя носит школа в городе и там стоит бюст героя.
— Кто рассказал вам об этом?
— Мой отец.
— Он учитель? Историк?
— Нет, рабочий локомотивного депо.
— Интересно… Хотите дальше учиться?
— Так точно, хочу, но…
— Но?..
— Но сначала разрешите послужить.
— Вот как? Отлично, курсант Петров, отлично. Ваше желание будет учтено.
На второй день после экзаменов поздней ночью школу подняли по боевой тревоге. Быстро собрались молодые курсанты и при полной выкладке направились на вокзал. Ленинград спал, и лишь желтые фонари освещали пустынные улицы. “Прощай, мой Ленинград, — думал Василий, шагая по мокрой блестящей мостовой. — Увидимся ли когда-нибудь? Не забыть мне тебя никогда…”
Привезли их 10 сентября в пограничное белорусское местечко Жидковичи. Встретил курсантов седоватый полковник в зеленой фуражке, при виде которой радостно екнуло сердце Василия. Тут же на перроне он выстроил их, оглядел проницательным взглядом и коротко сказал:
— Что ж, молодцы, будете служить на границе. Охрана рубежей нашей Родины — дело трудное, но почетное. И весьма ответственное в настоящий момент. Запомните это!
Когда прозвучала команда “Вольно”, Петров восторженно прошептал на ухо Каретникову:
— Вот это да, вот это удача! Служба на границе — это же заветная мечта!..
И от избытка чувств он даже подпрыгнул по-мальчишески. Потом незаметно оглядел лица товарищей. “Ишь сияют все, вроде меня. Еще бы. Ведь до последней минуты не знали, где служить придется. Настоящее дело — граница…”
Неделю постояли они в караулах, походили в наряды, привыкая к службе, и однажды снова разбудили их пронзительные сигналы боевой тревоги.
В 4 часа утра 17 сентября советские пограничные части первыми начали освобождение Западной Белоруссии.
Через месяц вернулись они из похода. Василий был легко ранен, но из строя, конечно, не уходил. Его и Каретникова отправили на 7-ю погранзаставу Владимир-Волынского пограничного отряда. Расположена она была перед селом Цуцневом, длинные улицы которого начинались чуть ли не от пограничной полосы. Совсем рядом нес свои тяжелые воды Западный Буг.
На заставе им зачитали приказ о званиях. Василию присвоили звание заместителя политрука и нашили красную звезду на рукав новенькой гимнастерки. Михаилу Каретникову — старшины, остальные бывшие курсанты стали сержантами.
Михаил — черноволосый, черноглазый, похожий на цыгана, очень привязался к своему веселому и уравновешенному другу. Правда, в последний год они служили на разных заставах, но виделись часто.
В пятницу, 20 июня, они вместе ходили на собрание в Цуцнев. Василия там недавно избрали депутатом сельского Совета. Он сделал небольшой доклад о международном положении, говорил просто, понятно, приводил интересные примеры. Цуцневскне крестьяне, всего два года жившие при Советской власти и многого не понимавшие, слушали молодого политработника внимательно, удивленно качали головами, задавали бесхитростные вопросы. Потом друзья танцевали с девчатами перед хатой, служившей клубом, и засветло вернулись на свои заставы. Прощаясь на перекрестке дорог, среди ржаных полей, и отправляясь на свою заставу, называвшуюся Выгаданкой, Михаил спросил:
— Что будешь сейчас делать, Василь?
— Попарюсь в баньке, а потом сяду за письма к своим в Малоярославец, — ответил Василий и, чуть погрустнев, добавил: — Что-то в последнее время ноет у меня сердце. Не случилось ли что с мамой… Знаешь, люблю я свой городишко… Бывал много раз в Москве, жили мы с тобой в Ленинграде — уж что может быть лучше этих городов, а Малый мне ближе, родней. Отпустят со службы — свезу тебя к себе. С сестрами познакомлю. Надя хорошая девушка, мы с нею дружим. Тишина у нас там, сады вишневые кругом, речка замечательная. А леса — красота! И родни у меня там немало — тоже по ней соскучился… Да, Миша, чем старше мы становимся, тем больше видим и понимаем, тем ближе нам родная сторонка… Жизнь за нее отдать не жалко!..
Это были последние слова, какие Каретников слышал от своего друга.
Тихо было в комнатах двухэтажной бревенчатой казармы, где по-солдатски крепко спали свободные от дежурства пограничники. Только легкий храп да спокойное дыхание спящих слышалось в темных спальнях. Уже перед рассветом забылся легким сном Василий Петров. Политрук Колодезный сдавал экзамены во Львове, и его молодой заместитель Петров наравне с начальником заставы чувствовал возросшую ответственность. Он хотел не спать до рассвета, поэтому и отдался воспоминаниям детства, но незаметно для себя все же заснул. Когда стало совсем светло, неясное беспокойство, какой-то необъяснимый шум заставили его очнуться и открыть глаза.
Койки, белые подушки, треугольнички салфеток на тумбочках, широкие рамы портретов на стенах, небольшой столик с графином — все как обычно, привычно для глаз.
“Надо одеться”, — подумал Василий, сбрасывая простыню.
Одеваясь, он прислушивался, но, кроме шелеста гимнастерки и скрипа ремня, ничего не слышал. Но вот за рекой вдруг загудели моторы. Сначала слабо, потом все громче, назойливей. Постепенно это далекое гудение покрыл медленно нараставший грозный гул. Он рос, заполнял все вокруг, переходя в тягучий монотонный рев.
“Самолеты идут! — с забившимся сердцем определил Василий, застегивая последние пуговицы на гимнастерке. — Множество самолетов… Провокация!..”
