И оживут слова - Наталья Способина

редкие пожары всем людом тушили. Да тот – самый страшный – ночью начался. Пока спохватились, тушить почти нечего было. Кто-то так и не проснулся, кого-то крик скота разбудил, а все одно – спастись тогда мало кому удалось.

Всеслав отправился в Ждань с обозом – зерно да мед князь выжившим послал. С тяжелым сердцем назад ехал. Все на свой дом примерял. А как бы Радимка с Добронегой вот так: голодные да без крыши над головой в зиму?

Его отряд заметно возрос числом: люди оставляли выжженный город. То тут, то там вместо привычных лиц виделись настороженные, чужие, еще до конца не верящие, что на них милость богов пала и оборонила от голодной зимы. Из воинов Всеслава кто рядом с конем шел, кто в седлах с детьми сидел. За плечом всхрапнул конь Улеба. Всеслав обернулся и не смог сдержать улыбку: перед верным другом, вцепившись в гриву коня, сидел мальчонка лет пяти. Улеб, заметив взгляд Всеслава, усмехнулся в бороду:

– Любава все сына хотела, да Мать-Рожаница одних девок ей посылает. А мне вот Перун парня подарил, – Улеб потрепал мальчонку по вихрастой голове.

Всеслав снова улыбнулся. Был он немногословен, и к тому давно привыкли.

В двух верстах от излучины реки отряд нагнал тонкую фигурку. Девушка посторонилась, пропуская воинов.

– Это же Найдёна, – крикнул кто-то в толпе.

Всеслав пригляделся. Девушка была чумаза и боса. Легонькое платьишко вряд ли спасало от не по-летнему прохладного ветра. Покрасневшие руки сжимали узловатый посох, к которому был привязан маленький узелок, – вот и все пожитки. У некоторых погорельцев и то добра больше осталось.

– Куда идешь, красавица? – крикнул один из воинов Всеслава.

Девушка в ответ лишь улыбнулась и махнула рукой вперед.

– Немая она, – пояснил кто-то из жданцев, – сирота. У повитухи нашей жила. Да та два месяца как преставилась. А она теперь так… сама по себе.

– Не дело, – коротко сказал Всеслав.

– Она хорошая, – робко подхватил другой голос. – Не говорит только.

– Да что там не говорит? – сварливо отозвался третий. – Слабая она. Ни работать не может, ничего. Кто такую в дом возьмет?

– Тебя же взяли, а ты от работы, как от крапивы, бегаешь, – ответил первый голос.

Начался спор. Странный люд, однако. Стоило чуть ожить, увериться, что впереди не голодная зима, а теплые дома соседней Свири, как тут же сердца зачерствели. Ровно не люди, а звери лютые.

Всеслав не стал вмешиваться в спор. Мать-земля им судья. Молча спрыгнул с коня и шагнул к девушке. Та чуть отступила, но смотрела открыто, без испуга.

– Поехали, – мозолистая рука на миг повисла в воздухе, и тут же ее доверчиво тронула девичья ручка.

Добронега не сказала ни слова в укор. Сама провела по дому. Сама натопила баню. И как к кровинушке привязалась к молчаливой и улыбчивой Найдёне. И горевала, как по кровной сестрице, когда спустя две зимы увяла та, как цветок полевой, оставив после себя маленькую дочку – Всемилушку.

Следующие несколько дней были похожи один на другой. Организм поправлялся медленно. Все время хотелось спать, и не последнюю роль в этом играли отвары, вливаемые в меня Добронегой. Мне казалось, что я на всю оставшуюся жизнь пропитаюсь этим горьковатым запахом. Но все же молодое тело хотело жить, несмотря на ужас, с которым никак не мог смириться разум.

Что-то случилось в мире, если он вот так просто встал с ног на голову. Рациональная часть меня понимала, что все это – дурной сон, который вот-вот должен закончиться, но интуитивно я чувствовала, что все вокруг настоящее.

Мать Радимира приняла мою истерику как должное, сказав, что слезы после пережитого – это хорошо, они очистят, а мне самой непременно нужно все забыть, как страшный сон. «Ты теперь в безопасности, доченька!» – она повторяла это раз за разом, сводя меня с ума. Я из последних сил боролась с желанием заткнуть уши, чтобы не слышать ее негромкого голоса. Почему-то оттого, что голос звучал совсем рядом и был таким… настоящим, полным заботы, все произошедшее казалось чудовищным. Ее голос словно утверждал эту реальность как единственно возможную, и я уже не могла с уверенностью сказать, что не сошла с ума.

Когда я бодрствовала, Добронега находилась при мне неотлучно, не давая мне ни на минуту остаться наедине со своими мыслями. Она будто невзначай напомнила свое имя, решив, что от потрясения я немножко не в себе. Но самым чудовищным было то, что этого и не требовалось, – я и так ее знала. Хотя «знала» – немного не то слово. Это были очень странные ощущения. Я попыталась вспомнить все, что мне было известно. До того момента мне казалось, что я помню свой текст наизусть, ведь я его писала: каждую строчку, каждую буковку… На деле же всплывали какие-то отрывки, кусочки истории – как мозаика. Цельная картина никак не желала складываться. Возможно, я слишком многого хотела от своего измученного мозга, ведь, для того чтобы составить общую картину, мне нужны были время, силы и хоть какое-то уединение, а ничего из этого у меня не было.