— Дело ясное, иногда такие мыслишки приходили мне в голову, мол, взять да и… Ну, словом, вы понимаете, о чем я… Но кому из солдат они не приходят? Скажите, герр обер–лейтенант, какому солдату они не приходят в голову, если твой начальник… Вы понимаете меня! Но решиться на такое? Да боже избави! Вы же сами сказали, просто так это не бывает — нужно все продумать и подготовить. А у меня и времени на это не было. Посудите сами — сначала я валялся в госпитале, потом меня прямиком на пост отправили. Откуда мне было знать, что именно тогда обер–лейтенант Беферн заявится именно ко мне с проверкой? Все было так, как я рассказывал: значит, говорю ему: «Вы там поосторожнее, герр обер–лейтенант! Там засели снайперы!» А обер–лейтенант мне и говорит: «Пересрал небось, говнюк?» И возьми и высунись, а тут хлоп! И конец. Вот так все и было!
Протоколы допросов вместе с рапортом доктора Хансена Обермайер передал гауптману Барту и вдобавок имел с ним телефонный разговор. Каким–то образом линия уцелела, и связь оставалась сносной.
— Все это лишь предположения… — высказался Барт. — Ничего вам этому субъекту не доказать. Никто ничего не видел…
— Так как мне с ним быть? — недоумевал Обермайер. — Посадить под арест?
— Нет, это незачем.
— Но ведь он может…
— Вы хотите сказать — он может дать деру? Куда? К партизанам? Ему отлично известно, что партизаны пленных не берут. А через передовую к русским ему не пробраться. Нет–нет, держите его в пределах досягаемости. Пристройте его где–нибудь при штабе, он малый сообразительный. И ни в коем случае не давайте ему понять, что вы до сих пор его подозреваете. Да, вот я еще о чем хотел вас спросить… Почему вы вообще столько внимания уделяете этому якобы убийству? Если мне не изменяет память, вы и сами этого Беферна недолюбливали.
— Тут дело в принципе, герр гауптман.
— Мой дорогой Обермайер. Вы когда–нибудь здорово поскользнетесь на своей принципиальности. Прислушайтесь к моему совету… Кому–кому, а мне известно, что такое игра в принципиальность.
В результате Шванеке остался в Борздовке при штабе. Однако всем, кто его знал до сих пор, бросалась в глаза произошедшая с ним перемена. Он стал еще ворчливее и замкнутее, а отвечая на вопросы любопытных, просто отбрехивался. И все время пребывал в странном беспокойстве, даже по ночам спать перестал. Словно зверь в клетке, он не находил места — то отправится кружить вокруг Борздовки по снегу, то пойдет по дороге на Бабиничи, то в сторону Горок или Орши…
Дело было не в Беферне. Если для кого–то эта история не кончилась, Шванеке давно поставил на ней жирную точку. Он искал встречи с Тартюхиным. Правда, Шванеке и предполагать не мог, что между Оршей и их прежним лагерем под Познанью шел оживленный обмен сведениями, касавшимися его и обер–лейтенанта Беферна. И хотя прямых улик против Шванеке не было, прежние его делишки были как на ладони. И будь даже его биография первозданно чиста, как только что выпавший снег, он был и оставался под подозрением. А если ты под подозрением, да еще солдат штрафбата, тут… Стишком долгое пребывание под подозрением стоило головы и людям из обычных подразделений вермахта.
Штабсарцт доктор Берген решил вновь послать помощника санитара Эрнста Дойчмана в Оршу.
— Вы этого типа с аптечного склада знаете, вам и карты в руки, — заявил ему доктор Берг, подавая Дойчману длинный список всего того, что позарез было нужно госпиталю. — Если вы хоть четверть из этого добудете, мы будем распевать от счастья.
Чем ближе мотосани подъезжали к Орше и к берегу Днепра, тем сильнее росла взволнованность Дойчмана. Он не сомневался, что сумеет урвать время для встречи с Таней. Он снова явится к ней, когда девушка будет спать, снова обрадует ее, как и в прошлый раз… Снова станет на колени у постели, возьмет ее голову в ладони, и снова окажется вне прошлого, вне настоящего, вне воспоминаний, в новом мире, где нет места ни Юлии, ни Берлину, ни доктору Дойчману из Далема, ни той жизни, из которой он оказался столь стремительно вырван. Он будет просто Дойчманом, рядовым 999–го штрафбата, солдатом из 2–й роты, помощником санитара, которого погнали выбивать для госпиталя бинты, вату, морфий, кардиазол, противостолбнячную сыворотку, эвипан. Никем и ничем больше: номером в длиннющем списке личного состава вермахта, именем в череде миллионов имен. И еще: счастливым человеком. Тем, кого не грызет раскаяние за мгновения забытья, кто не в состоянии осмыслить того, что изменил той, которая была сейчас где–то далеко–далеко, настолько недосягаемой, что от нее в памяти остался лишь прекрасный образ, который он когда–то с восхищением и страстью долгое время созерцал и который безраздельно принадлежал ему.
Но на деревянном мосту было полным–полно полевой жандармерии, проверявшей документы, командировочные удостоверения, пропуска и так далее. Вполуха слушая разговоры вокруг, рассеянно отвечая на вопросы о цели прибытия, Дойчман не спускал глаз с домика на берегу Днепра. Там ничего не изменилось: те же сложенные у входа дрова, та же покосившаяся дверь на скрипучих петлях, та же ведущая к ней протоптанная в снегу тропинка…
— Останься! Хоть на часок, понимаешь! На один час! — умоляла она.
— Не получится. Мне нужно идти.
— Мы никогда больше не увидимся! — выкрикнула Таня. — Я знаю, знаю, я чувствую это. Ты пришел, а теперь ты уходишь. Уйдешь, и больше не вернешься. Я люблю тебя… И никуда не пущу тебя, никуда!
Взяв кружку с крымским вином — Таня достала вино откуда–то из своих припасов, — Эрнст сделал большой глоток.
— Я убью тебя, только попробуй уйти, — едва слышно произнесла Таня.
Дойчман молчал.
— Михаил, ты останешься здесь, со мной, — еще тише сказала девушка и шагнула к печи.
Дойчман отрицательно покачал головой:
— Опомнись, Таня! Очнись! Мы не имеем права терять голову!
— Весь мир с ума сошел, рвет себя на части, убивает себя, а ты призываешь меня не терять головы! Вы, немцы, никогда не теряете головы! Останься со мной! Будешь жить у нас, я спрячу тебя, а когда вы… Когда немецкие солдаты уйдут, я всем скажу: «Вот это Михаил, которого я люблю!» Оставайся!
— А потом ваши поставят нас с тобой к стенке и расстреляют, — уставившись в пол, пробормотал Дойчман.
— Михаил! — изменившимся голосом позвала его Таня.
Подняв голову, Эрнст оторопел — в руках у Тани был пистолет. Советского производства. Она навела оружие на него.
— Оставь эти глупости! — едва ли не с досадой произнес он.
— Только уйди, слышишь? Только попытайся — и я убью тебя! — с угрозой произнесла Татьяна.
