Береговые братья, как всегда не заботясь о завтрашнем дне, спешили как можно быстрее растратить в страшных оргиях богатства, стоившие им столько крови, опасностей и усталости.
Испанские невольники, за исключением вице-короля, были временно размещены по тюрьмам, чтобы в дальнейшем быть проданными местным жителям и буканьерам. Герцог Пеньяфлор и некоторые офицеры, на свою беду оставшиеся в живых после последней битвы, содержались в доме губернатора в ожидании выкупа.
Состоялся большой флибустьерский совет под председательством д'Ожерона. На этом совете Монбар, получив всяческие поздравления, потребовал, чтобы ему был выдан вице-король. Д'Ожерон противился этой просьбе, но, так как Монбар ссылался на права Берегового братства и поскольку большая часть флибустьеров приняла сторону адмирала, губернатор был вынужден уступить. Он согласился выдать герцога Монбару, но потребовал отсрочки на неделю; в свою очередь Монбару пришлось принять это условие, и он удалился, взбешенный этой проволочкой.
За эту неделю д'Ожерон несколько раз призывал к себе своего племянника и его друга Франкера и о чем-то беседовал с ними в обстановке строгой секретности. В конце концов губернатор дал Франкеру тайное поручение; уже шесть дней никто не видел молодого человека в Пор-де-Пе.
Монбар также скрылся ото всех. Он заперся в своем доме, и двери его покоев были безжалостно закрыты даже для самых близких друзей. Исключение составили только два человека: Тихий Ветерок и Мигель Баск. Исключение это никого не удивило, поскольку все знали, что эти два человека — самые старые его товарищи, питающие к нему неограниченную преданность.
Наконец неделя, которую потребовал д'Ожерон, истекла. Утром на восьмой день губернатор послал за Монбаром, передав, что он готов отдать пленника. Флибустьер нахмурил брови, получив это известие. Под видимой сговорчивостью губернатора он подозревал подвох. Однако, не обнаруживая волновавших его чувств, он тотчас вышел из дома и в сопровождении Тихого Ветерка и Мигеля Баска отправился к губернатору.
Губернатор ждал Монбара в гостиной. Он принял его чрезвычайно вежливо и самым непосредственным тоном пригласил следовать за ним в комнату пленника.
Монбар с минуту рассматривал чистосердечную и открытую физиономию губернатора.
— Одно слово, — сказал он.
— Хоть два, если хотите, друг мой, — ответил д'Ожерон.
— Вы называете меня своим другом? — спросил Монбар с некоторым недоверием.
— Конечно, разве вы мне не друг?
— Это правда. Вам известно, что герцог Пеньяфлор мой смертельный враг?
— Я это знаю.
— Вы знаете также, что я намерен ему отомстить?
— Я в этом убежден; но я знаю также, что месть будет достойной вас.
— Вы сможете судить сами. Итак, мы играем в открытую игру.
— Да, в открытую, друг мой. Вы можете взять пленника, если хотите. Вы, кажется, только этого и желаете?
— Только этого. Пойдемте же.
— Пойдемте.
Монбар, все так же в сопровождении двух флибустьеров, пошел за губернатором.
Пройдя несколько комнат, д'Ожерон отпер последнюю дверь, и Монбар вошел в комнату, в которой содержался герцог Пеньяфлор. Герцог был не один, с ним находились несколько лиц.
Это были маркиз дон Санчо, его сын, донна Клара, донья Хуана, Франкер, Филипп д'Ожерон, а немного дальше — мажордом Бирбомоно.
Увидев Монбара, герцог встал, сделал два шага ему навстречу и церемонно поклонился.
— Я ждал вас с нетерпением, — сказал он, не давая ему времени заговорить первому.
— А-а! — произнес Монбар задыхающимся голосом, бросая сверкающий гневом взор на окружавших его особ. — Благодарю за добросовестность, с какой вы исполняете ваши обязанности, — обратился он к д'Ожерону с выражением горького презрения.
— Подождите, — хладнокровно ответил губернатор.
— Граф, — сказал герцог, — я знаю, что я ваш пленник, и готов следовать за вами; но прежде чем ваша месть свершится, я прошу вас дать мне несколько минут. Мне уже больше восьмидесяти лет, жизнь моя на исходе, — сказал он с горестной иронией, — я знаю, что час искупления для меня пробил.
— Я не желаю слушать вас, — возразил Монбар мрачным голосом. — Человек, который в неумолимой ненависти всю жизнь преследовал меня без всяких причин, человек, погрузивший меня в бездну горести, из которой ничто не может меня извлечь, наконец, человек, побежденный мной и находящийся в моей власти, не может малодушным и поздним раскаянием растрогать мое сердце и склонить его к состраданию.
Лихорадочная краска покрыла лицо герцога. Он печально переглянулся с сыном, но продолжал кротким голосом:
— Не малодушие и не позднее раскаяние предписывает мне мое поведение, — сказал он, — моя ненависть к вам теперь, когда я нахожусь в вашей власти, так же сильна, как и двадцать пять лет тому назад; я вас ненавижу и буду ненавидеть до последнего своего вздоха.
— А-а! Теперь я узнаю вас! — вскричал Монбар.
— Только, — продолжал герцог, не обращая внимания на это восклицание, — прежде чем отдать себя в ваши руки, я хочу объясниться с вами в присутствии этих людей.
— Я не знаю, — с достоинством возразил Монбар, — есть ли у этих людей право присутствовать при объяснениях, касающихся лично нас.
— Мой отец не совсем правильно выразился, — вмешался маркиз, — и чтобы отбросить все сомнения относительно моего присутствия здесь, позвольте сказать вам, что это присутствие не несет ничего неприятного для вас и что я не только чувствую себя обязанным вам, но и имею глубокое уважение к вашему характеру.
— Но как же вы оправдаете это присутствие?
— Разве я не сын герцога Пеньяфлора?.. Какого другого оправдания требуете вы от меня?
— И я также вам скажу: это мой отец, — сказала донна Клара, с мольбой сложив руки.
— Он заботился о моем детстве, — прошептал Франкер, на которого Монбар бросил вопросительный взгляд.
Флибустьер не отвечал; брови его нахмурились, голова опустилась на грудь. Присутствующие ждали с беспокойством. В комнате царило печальное молчание.
— Итак, — сказал Монбар через минуту, — женщины, дети, друзья — все объединились, чтобы вырвать добычу у льва, лишить его возможности мстить, хотя именно надежда на месть столько лет придавала мне мужество жить и бороться с горестью, раздиравшей мне грудь! О, горе мне, что я не нашел мужества вырвать из своей груди сердце, когда давал страшную клятву отомстить! Презренный я человек, позволивший себе растрогаться от слез и просьб!
— Милостивый государь, — надменно произнес герцог, — я не умоляю и не прошу вас.
— О, молчите! — вскричал Монбар. — Разве вы не видите, что мне вас жаль и что я вас прощаю?
