Но чтобы не выпустить басмачей из чёрного проёма, чтобы они не устремились вслед, решено было оставить прикрытие. Майор Синицын долго размышлял, хотя для размышлений времени не было, перекатывал потухшую, размокшую от пота и слюны сигарету из одного угла рта в другой – ему не хотелось оставлять кого-либо здесь, в недобром месте, где оставшихся никто не сможет поддержать, прийти на помощь, но делать было нечего, и майор передал приказ Терехову.
Терехов понимающе кивнул, сжал твёрдые губы.
Что связывает нас с землёй, которая нас родила, на которой мы живем – именно живём, даже если мы находимся от неё на расстоянии в несколько тысяч километров? Вопрос, на который ответить очень легко и просто, не задумываясь, и в ту же пору надо серьезно подумать, прежде чем ответить. Даже обычное перечисление того, что связывает нас с родной землёй, займет слишком много времени. Обычное рядовое перечисление – без расшифровок и красивых слов. Терехов оглядел своих ребят, щекотная накипь возникла у него в горле, заставила закашляться, в голове мелькнуло нехорошее: а не последний ли это бой? Поглядел вслед колонне, которая начала уходить – над машинами поднимались густые хвосты, скручивались в полотна, их подхватывал ветер-верховик, уносил в сторону гор. Вдогонку колонне шлёпнулось несколько гранат – стреляла беспорядочно, больше для шума, для страха, неприцельно, и эта пустая стрельба вызывала невольную досаду: чего стрелять-то? На испуг решили взять?
– Вперёд! – скомандовал Терехов.
Бронетранспортёр затрясло. Терехов бился головой о прихлопнутый люк, недовольно морщился – что-то муторное, беспокойное сидит в нём, мешает, отзывается щемлением и болью, тревогой. Не за самого себя тревожился Терехов – это дело десятое, тревожился за ребят своих – за худенького, аккуратного, с неистребимыми школьными манерами, которые у него останутся до самой старости Ефремкова, за степенного потомка запорожских сечевиков Кучеренко, припавшего к ручному пулемету… Станковым пулемётом Терехов будет управлять сам.
Вздохнул глубоко, прощально, провожая колонну, всмотрелся в узкую каменную горловину ущелья, в которую плоско взбиралась лента дороги, разглядел там несколько тёмных проворных фигурок – басмачи начали вываливаться из ущелья. И техника у них, надо полагать, имеется, хотя и не такая, как у солдат – сейчас пойдут за колонной вдогон. Нет, не пойдут – Терехов покачал головой, скомандовал Ефремкову:
– Нажми чуть! Правь точно на ущелье!
Тот понимающе нагнул голову и нажал на газ. Терехов дал очередь из станкового пулемёта, оторвался, увидел длинную струистую рвань, норы, прорытые пулями в вязкой плоти воздуха, неряшливой, рыже-жёлтой, вызывающей невольный озноб – показалось, что этот воздух способен обволочь человека, сжать его в тисках, удавить, вот ведь как, – отметил, что фигурки рассеялись от очередей, ссыпались по сторонам, будто городки, подкошенные битой. Терехов удовлетворенно кивнул: главное, не выпустить басмачей из горловины, зажать их – зажать и держать. Столько держать, сколько удастся.
Перед бронетранспортёром взорвалась граната, Ефремков проворно вывернул руль, чуть не заваливал устойчивую восьмиколёсную машину набок. Кучеренко стукнулся головой о скобу и выругался.
– Кучеренко, видел, откуда били?
– Нет!
– Сейчас снова ударит. Следи!
Вторая граната пришла с другой стороны. Разваливая мутную плоть воздуха, она шла точно в лоб бронетранспортёру – маленькая, опасная, хрипучая, от неё хотелось вжаться в самого себя, замереть, обратиться в землю, нырнуть под камни – видимая и невидимая одновременно. Ефремков не увидел гранату, он почувствовал её – кожей своей, потной лобастой головой ощутил и резко кинул бронетранспортёр влево. Кучеренко завалился на капитана, Терехов сжал глаза: в ноздри шибануло крепким духом пота, табака, чего-то острого, непривычного, схожего с перцем и одеколоном одновременно – в минуты опасности всегда всё укрупняется и то, что раньше выглядело обычной мелочью, вдруг обретает крупные формы, слабые запахи делаются острыми, покой перешибается болью, песня – внутренним стоном: опасность есть опасность – Терехов выругал самого себя – нежен стал, как девочка, похвалил водителя:
– Молодец, Коля!
Ефремков в ответ лишь шевельнул тёмными мокрыми губами – он ждал следующей гранаты. Кучеренко припал к пулемёту, дал длинную очередь – засёк место, откуда пришла граната, – за первой очередью выпустил другую, такую же длинную, оглушающе громкую.
– Экономь патроны! – крикнул ему Терехов, хотя, честно говоря, можно было и не экономить припас – патроны у экипажа имелись в достатке, но срабатывало извечное мужицкое чувство бережливости, заложенное в каждом из них. Да и в каждом из нас. После войны, уже многие годы спустя после того, как отгрохотал последний орудийный залп, рождаются люди, которые помнят войну. Хотя никогда не видели её, не знают, что это такое, а всё равно помнят. И что-то задумчивое, неуверенное появляется на лицах молодых ребят, глаза начинают нервно блестеть, набухает в них опасная угрюмая тоска, смешанная со злостью, щёки втягиваются под скулы.
Кучеренко мотнул рукою протестующе, потом неохотно отозвался:
– Есть экономить патроны!
В проёме ущелья, ставшим близким, вновь возникли тёмные проворные фигурки, Терехов дал по ним очередь из станкового пулемёта. Кучеренко присоединился к капитану – всё-таки экономить патроны он не собирался, чувство бережливости в нём не было заложено. «Эх, Кучеренко, Кучеренко! – с внезапной тоской и болью подумал Терехов. – Что для тебя приказ, Кучеренко? Ты же пацан ещё, Кучеренко, тебе бы с девчонками по бульварам прогуливаться, семечки щёлкать, мороженое есть…» Из тёмного проема навстречу выметнулся огонь. По броне гулко защёлкали пули.
– Накось-выкуси! – Кучеренко сунул в приоткрытый лючок фигу, азартно повертел ею.
– Руки, Кучеренко! – прикрикнул Терехов.
– Что руки, товарищ капитан?
– В окопах во время боевых действий не разговаривают, говорунам руки прострелить может. Понял?
– Нет, не понял, товарищ капитан.
– Придётся, когда вернёмся в часть, устав подучить.
– Поздно насчет устава, товарищ капитан, я скоро демобилизуюсь.
«Что это он заладил: товарищ капитан да товарищ капитан? Как во время предпраздничного смотра, когда командир роты проверяет, хорошо ли заправлены койки и не спрятан ли в тумбочках излишний запас одеколона и зубного порошка – это всегда наводит на нехорошие мысли, – Терехов, расчищая проём в ущелье, снова дал очередь, камни отбили звук, возвратили назад, в бронетранспортёр – стук пулемёта свинцом прошёлся по брони, оглушил. Терехов невольно покрутил головой. – К чему в бою уставная вежливость? В бою чем проще, тем лучше».
