– Да.
– В дореволюционной?
– Да.
– Мужчина?
– Нет.
– Значит, женщина. В каком же жанре писали об этой женщине – в стихах?
– Нет… Впрочем, писали в стихах, да…
Кто писал? Первым называют Пушкина.
– Да. И Пушкин.
– В поэмах?
– Да.
– В «Медном всаднике»?
– Нет.
– В «Бахчисарайском фонтане»?
– Нет.
– В «Руслане и Людмиле»?
– Да.
– Людмила! – хором кричат несколько человек.
– Нет.
– Жена Владимира? Двенадцать дев? Прислужницы в доме Черномора?
– Нет, нет, нет…
– Очевидно, кто-то упомянутый мельком?
– Да.
Женщина, никогда не жившая (то есть наверняка не историческое лицо), мельком упомянутая в поэме Пушкина и всем нам известная.
– Скорее всего, какое-нибудь сказочное существо?
– Да.
Кажется, кольцо смыкается. Еще два-три вопроса.
– Молодая женщина?
– Нет.
– Значит, старуха?
– Да.
– Баба-яга?
– Она самая…
Так знаем ли мы, где найти богатство? На выскобленном обеденном столе Маринов расстелил карту:
– Обсудим, Гриша, подумаем вслух.
Девушки, пересмеиваясь, чинят сети. Семен подсел к нам, положил локти на стол.
– Умное лицо сделай, Семушка, прикинься понимающим!.. – говорит задира Лукерья.
Итак, где же тут прячется нефть?
Мы прошли по Лосьве от устья до самых истоков на вершине кряжа. Три ступени оказались в кряже. Самая верхняя, где мы были вчера, сложена твердыми сланцами. Нефти здесь нет и быть не может. В сланцах она никогда не встречается.
Ступень вторая – от Топозера до Ларькина. Сланцы ушли в глубину, над ними трещиноватые песчаники. Вместилище для нефти есть, но нет над ним крыши, и нефть не могла сохраниться, высохла, испарилась.
Наконец, нижняя ступень, которая кончается у Старосельцева. Трещиноватые песчаники в глубине, над ними более молодые известняки с частыми прослойками глины. Есть вместилище, есть и крыша. Здесь могла бы встретиться нефть. Однако на Лосьве эта ступень расколота на мелкие приступки. Возможные резервуары разбиты, и нефти нет.
– Но, вероятно, не на всех параллельных реках эта ступень расколота, – говорю я. – Надо исследовать все левые притоки Югры Великой: Югру Малую, Тесьму, Тьму, Кельму, Висковатую…
Маринов кивает головой. Он и сам думает так же. На будущий год надо вновь приехать в эти края. Вновь нужно хлопотать, чтобы разрешили еще одну экспедицию, убеждать, что ему не повезло случайно, он ошибся, выбрал не ту реку, в следующий раз он привезет более веские доказательства.
– В самом деле жалко, что вы выбрали Лосьву, а не Кельму, например, – говорю я.
– Истоки Кельмы рядом. Мы могли бы спуститься по ней отсюда, – размышляет Маринов. – Но сейчас уже поздно. Кельма замерзнет дней через пятнадцать-двадцать. Когда времени в обрез, лучше идти знакомой дорогой…
Конечно, знакомая дорога надежнее!
А может, все-таки перебраться на Кельму?
Разумная осторожность требовала возвращения старым путем. На Лосьве мы знали каждый порог и описали каждое обнажение. Плывя вниз по течению без остановок, дней через десять мы догнали бы Ирину и поспели бы на последний пароход. Но ничего нового мы не нашли бы и не прибавили к имеющимся материалам. Так и явились бы в Москву с записями, но без нефти, с материалами, но без веского доказательства.
– Может быть, решимся на Кельму?
– Поздновато! – вздыхал Маринов.
– Рискованно! – поддакивал я.
Мы толковали о болотах, безлюдье, о том, что продуктов нет, припасы на исходе, сил уже не осталось… Да и вообще необязательно же купола будут на Кельме. Мало ли мы встречали неожиданностей в геологии?
– А может, решимся?
– Ну, давайте спросим у старика. Возможно, на Кельму и дороги нет отсюда.
Но старик сказал, что дорога есть. Нужно идти старым волоком километров пятнадцать, потом плыть по болоту на лодке (но в эту пору воды хватает), от Федькиной избы свернуть в протоку… Толково и словоохотливо он изложил всю лоцию Кельмы. Единственная сложность: рассказывал он, как москвич приезжему, – не по приметам, а по названиям. И Маринов терпеливо выспрашивал, чем отличается Черная речка от Черного ручья и камень Безымянный от сотни других безымянных камней и что такое Федькина изба: есть ли там изба и живет ли в ней Федька. Оказалось, ни избы, ни Федьки нет: изба сгорела во время лесного пожара лет сорок назад, Федька давным-давно помер. В общем, по рассказам старика выходило, что плыть можно и по Кельме, но гораздо удобнее, проще и естественнее спускаться по Лосьве, мимо жилья, без всяких волоков.
– Рискнем, Леонид Павлович?
– А что, отец, поможете нам на волоке?
Старик задумался.
– Дело ясное… – пробормотал он. – Обсудить надо, конечно…
Что – обсудить? Мы поняли – обсудить вознаграждение. Но как расплатиться? Денег у нас было в обрез – только на железную дорогу. Да деньги здесь и не очень ценились – за двести километров от ближайшего магазина! Артель старика видела их раз в год, когда сдавала рыбу, соленых уток и перья, а взамен забирала порох, одежду, муку и соль.
Маринов сказал:
– Обсудите цену как полагается. Я заплачу… И вещи дам в придачу.
Мы перебрали свое имущество. Решили отдать резиновые сапоги – рыбакам они пригодятся. Один нож… С болью в сердце я присоединил часы – память о фронте. Но в дороге мы могли обойтись одними. Старик, а за ним и все девушки придирчиво осмотрели вещи, а также и те, которые мы не предлагали. Особенно понравилось старику ружье. Он с удовольствием взял в руку, взвесил, приложил к плечу, погладил пальцем цевье.
– У нашего председателя было такое, – сказал он. – Бьет хорошо, дробь кладет ровно, но припасу ест много.
– Ружье не отдам, – шепнул мне Маринов. – Рискованно в тайге без ружья. Даже если дадут продуктов до самой Усть-Лосьвы…
– Ну как, отец, подходит плата?
– Не в том дело, паря. Плата – пустяковина! Самая охота сейчас, вот беда! Два дня потратим, это нам дорого встанет.
Возразить было нечего, и мы молчали.
– А когда хотите ехать?
– Это от вас зависит! Мы хоть сейчас…
– Спешить некуда. Завтра переправимся, и ладно.
Значит, на Кельму. Я взглянул на Маринова. Он задумчиво складывал карту, глядя в окно. Почему-то именно сейчас мне бросились в глаза седые виски, обострившиеся скулы, морщины под глазами. Я подумал, что он, в сущности, пожилой человек и нуждается в отдыхе. Но очень уж хотелось проверить наши догадки на Кельме. Есть ли там купола или нет?
