— Потому, сынок, что белый хариус пасется на богатых пастбищах и он, чертяка, обжора несусветный, даже колючего морского бармаша и то слопает. А голомянку или бычка жрет походя и сколько выдержит его пузо. Понял? Попадется икра — икру соберет, только вот от осетровой отвернется, потому что она черная.
— Но уж тоже сказал! Осетровой икры брезгует…
— А-а, ты тоже в этом деле кумекаешь! — Сидор рассмеялся и повернул рыбу спиной к огню. В котелке забулькала вода.
Петька порылся в суме и достал кожаный мешочек с чаем.
— На, тять, сам заваривай.
Сидор отломил небольшой кусочек черного плиточного чая и бросил его в кипяток.
— Чаек готов, скоро и рыбка изжарится. — Сидор, попыхивая трубкой, добродушно улыбается.
— Ох, как долго жарится! — не вытерпел Петька.
— Терпи, помор, башлыком будешь!
— И-исть хочу!
— Ладно, не ной… Грестись дык руки болят, а как за стол — рад жареху совсем с рожнем слопать.
— Тять, а ты сам же мне говоришь: «Ешь, Петька, больше, сильным будешь».
— Так-то оно так, только терпенья у тя нет. Надо уметь терпеть, ждать молчком.
После ужина отец с сыном забрались в свою крохотную юрташку и устроились спать. Море о чем-то чуть слышно нашептывало берегу. Где-то вдали приглушенно, словно под землей, кугукал филин, Потом все стихло. Уже засыпая, Петька услышал шум падающих от скал камней.
— Это, тятя, что? Медведь ходит? — тревожно спрашивает он.
— Спи, это так, сами по себе камни скатились, — успокаивает помор сына, — надоело им лежать, вот и бухаются поближе к морю. Ты любишь воду, и оне тоже…
Сидор сердито ругается про себя: «Черт косолапый, приходил бы потихоньку и жрал вонькие кишки. Спужат, гад, парнишку».
Уже давненько ходит по ночам на рыбацкий табор огромный старый медведь и поедает рыбьи отходы. Просыпаясь среди ночи, Сидор слышит, как чавкает и пыхтит зверь.
А море тихо-тихо шепеляво нашептывает: «Ш-ш-шпи, ш-ш-шпи». Ослушаться деда Байкала нельзя. Все погружается в светлый чуткий сон. Засыпает под эти таинственные звуки и шорохи и маленький помор Петька Стрельцов, которому снятся самые волшебные сны.
Сидор проснулся на утренней заре. Потеплее накрыл Петьку тулупом. Пусть спит парнишка, один управлюсь.
Несмотря на середину июня на побережье Подлеморья утренники бывают холодными.
Сидор легко столкнул лодку и вывел ее из разбора. Чтобы разогреться, рыбак гребет изо всех сил. А на востоке во все небо разгорается заря, окрашивая розовым цветом горы, тайгу и зеркальную гладь воды.
— Хм, а Егорша-то ишо дрыхнет. Тово и жди, што на восходе налетит ветрюга, — разговаривает вслух помор.
Оглянувшись, он увидел маяк — из воды торчит длинный шестик, привязанный к сетям. Сидор ловкими, сильными движениями весел направил лодку на маячок и схватил его на ходу. Холодная вода обожгла руки помора, но он не обратил никакого внимания.
В прозрачной воде забелел живот хариуса, через пять-шесть метров запутался второй, на таком же расстоянии сидит третий, и так по всем сетям.
— Жидковато, батюшко, седни отпустил… что жалеешь-то, али на глубь рыбка ушла, — разговаривает Сидор вслух с морем.
Куда-то улетел теплый тулуп. Сразу же Петьку бросило в озноб, будто опустили его в ледяную воду.
— Эй, башлык, ядрена курица, хватит спать! — услышал он грубый голос отца.
Выполз из юрты. Волосы взлохмачены, глаза — две щелки. При виде яркого солнечного утра и булькавшего на тагане котелка с ухой он потянулся, как щенок, и взвизгнул от радости. Аппетитно пахнет ухой, приправленной черемшой.
А море такое голубое, никак не отличишь от неба. Только и видать синюю полоску, где-то уж далеко-далеко — это небо наклонилось к морю и целует его, как мама Петю давно-давно в детстве. В утреннем свежем воздухе кричат чайки.
Отец сидит у костра и дымит трубкой.
— А-а, сам башлык явился! Как спалось-то?
— Ты, тятя, пошто меня не разбудил? А рыбы много попало?
— Плоховато.
Чудесный запах свежей ухи ударил по носу, и у Петьки потекли слюни.
— Ой, исть охота!
— Опять же исть! Да ты для начала сбегай в кусты, потом рожу обмакни в воде, а там и за стол можно.
Наверно, никто не умеет так варить уху, как поморы. Настоящая рыбацкая уха, что может с ней сравниться!
Петька орудует большой деревянной ложкой. Торопится, обжигается, жмурится от удовольствия и через несколько минут откатывается от столика.
— Ох, тять, однако, «турсук» может лопнуть! — смеется, шлепая себя по животу, Петька.
— Ешь сколь душе угодно, для башлыка же ведь варил.
— Не-не, хва, хва! — отказывается мальчик.
— Маловытный[40] ты, потому слабак, не пройдет и двух часов, опять начнешь ныть — «исть хочу».
Сидор посуровел. На смуглом, обросшем лице легли морщины. Он сунул в карман трубку с кисетом и поднялся из-за стола.
— Петруха, ты иди к вешалам разбирать сети, а я распорю рыбу. Може, седни заколочу лагун. Понял?
— Разберу, тятя, небось ни одной титьки[41] не оставлю, все распутаю.
Промысел хариуса подходил к концу.
Однажды в предутреннем пепельном полумраке Сидор услышал удары волн о берег и встревоженный выскочил из юрты. С моря дул «парусник», который заметно прибавлял.
Небольшие, но крутые волны, сердито шипя, налетали на каменистый берег.
«Эх, дьявол! Тово и гляди разбушуется! Хоть бы успеть снять сети. Не то забьет тиной и в клочья раздерет все снасти», — пронеслись тревожные мысли.
Сидор заскочил в юрту и поднял сына.
— Петька, сивер налетел!
Мальчика словно ветром сдуло с постели.
— Ой, сети-то разорвет! — вырвалось у парнишки. Вперед отца он юркнул в отверстие берложки и бросился к лодке.
Сидор с Петькой столкнули лодчонку и враз заскочили в нее. Легкую «хариузовку» стало кидать, и она раза два гулко стукнулась о подводные камни. Петька оттолкнулся кормовым веслом, и лодка, выскочив из разбора, как норовистая лошадь, высоко взметнулась вверх и сразу же бросилась вниз в темную пучину. Сильными рывками помор вывел лодчонку на глубь, а Петька направил ее к Тонкому мысу, где стояли сети.
Порывы ветра становятся все сильнее и сильнее. Волны бугрятся, и на них появились белые гребешки, которые заглядывают в лодку.
— Не спужать Сидора… Знаю тебя, чертяку, оставишь в море сети — одне фитили снимешь, а то и тех не будет. Все сожрешь! — как с человеком разговаривает помор с ветром.
— Тять, эвон маяк! — крикнул Петька.
Голос парнишки, слетев с губ, мгновенно утонул в шуме и грохоте волн, но помор, внимательно следивший за каждым движением сына, все понял без слов.
