Олим прополоскал горло остывшим чаем, цокнул языком.
— Ахмет-хан сильный и хитрый противник. Он не доверяет никому и ничему. Тот опальный повар, которого мы прихватили, вряд ли когда вернулся бы к ханскому очагу: попал в немилость, значит, напрочь потерял доверие. У хана еще пять искусных поваров, и все они пробуют пищу, прежде чем подадут ее на хозяйский стол. Сам Ахмет-хан дрожит за свою шкуру и потому никогда не пользуется дважды одним и тем же транспортом. Если вчера он ехал на джипе, то сегодня пересаживается на коня, а завтра разъезжает уже на бронетранспортере или вовсе идет пешком, как все. Когда банда выступает, рядится в самые простые одежды, хотя обожает роскошь и драгоценности, награбленные из древних курганов. И причем держится то в голове колонны, то в середине, а то в хвосте и до последней минуты даже самым близким из своего окружения не объявляет маршрута выступления банды…
Олим досадливо пристукнул ладонью по выгнутой спинке стула.
— Всюду у него свои осведомители, доверенные люди. Есть и резервные кишлаки с подземными ходами, где можно укрыть банду хоть в тысячу сабель… Воображаешь? А в этот раз, когда его крепко прижали, уже висели на хвосте, он приказал взорвать за собой гору. Сам с отрядом, конечно, укрылся в ущелье, где его так просто не взять. Отрезал все подступы. Ну а тех, кто не успел проскочить дорогу до взрыва, кто отстал, он даже не вспомнит. Для него это мусор, дорожная пыль… Жаль, что эти обреченные так и не поняли до конца, что их предали, бросили на произвол судьбы. У одного из них, кстати, бывшего дукандора, оказался гранатомет. Отбивался до последнего и ранил моего друга, начальника пионерского лагеря Зарина. Напрасно пострадал человек, совершенно напрасно. Ведь к предупреждал его: не ходи, не твое это дело. Нет, но послушался…
«Ранен! Рафик Зарин ранен…» — горько вздохнул Хаятолла, живо вспоминая пионерский лагерь под охраной сорбозов и пулеметами в башнях по всем четырем углам высоченного дувала.
— А если не лезть напролом и обойти завал другой дорогой, скажем, по другому склону?.. — с жаром полководца спросил Березин, не замечая при этом, как напрягся, обрел силу его голос.
— Других дорог нет, — терпеливо, как маленькому, объяснил Олим. — Горы. Кругом одни горы. А вертолету там сесть негде.
— Да-а…
Мужчины помолчали, должно быть, закончив разговор или собираясь с мыслями.
«Как это нет? — заерзал Хаятолла. — Еще как есть. Неужели забыли? Или не знают?»
— А джейраны? — наконец, не выдержав искушения, дал о себе знать Хаятолла. От нетерпения и горячки зубы его стучали, а пальцы комкали край одеяла, которым накануне заботливо укутал его Олим.
— Что джейраны? — разом, будто по уговору, спросили мужчины.
— После банды были на горе джейраны? Ну, когда все утихло… Не видели?
Олим пристальнее прежнего вгляделся в лицо мальчика, но было похоже, что Хаятолла находился в ясном уме а не бредил.
— Может, кто и видел. Не знаю. Я не обращал внимания. Тогда было не до животных, сам понимаешь. А почему тебя это интересует, Хаятолла?
— Где ходит джейран, пройдет и человек, А там джейранья тропа, почти над пропастью, Раньше я по ней часто ходил.
— Вот как? Охотился?
— Просто смотрел. Красивые животные. Свободные. Они сами но себе, ими никто не помыкает. А меня они совсем не боялись: привыкли. Когда Мухаммед разболтал про тайну отца, я часто стал приходить на тропу. Я всех ненавидел и хотел превратиться в джейрана…
— Какой Мухаммед? Не тот ли это несчастный чолук из твоего кишлака, что взорвал мину? — Олим выглядел озадаченным. — Постой, постой, а где проходит эта твоя тропа? Ты можешь ее показать?
Он сдвинул на край низкого столика тяжелую пиалу, которой была прижата карта, разгладил сгибы, подсел на кровать к Хаятолле.
— Ну-ка, посмотрим, где это?
Мальчик с удивлением обозревал глянцевую, в некоторых местах помеченную цветными карандашами карту, где множество тонких и толстых линий переплетались менаду собой, будто паутина, и им постепенно овладела растерянность.
— Осел я, баран безмозглый, забыл! — в сердцах ругая себя, наморщил лоб Олим. — Откуда ты можешь знать карту?
Николай Александрович смотрел на мальчика с надеждой: а вдруг…
Хаятолла вскочил на ноги.
— Я могу нарисовать, у меня память хорошая. Хотите? — Он поискал в комнате подходящий предмет, увидел пистолетный шомпол, подхватил его вместе с початой пачкой чая, коробкой сигарет и бруском пахучего мыла в яркой обертке.
— Вот это — ущелье, где прячется со своими людьми Ахмет-хан, — кладя на пол чай, принялся объяснять Хаятолла. — Вот здесь он пробил тропу, видите, где шомпол. А тут, — мальчик поочередно разместил по воображаемым склонам пачку сигарет и мыло, — тут и проходит джейранья тропа. Сразу за валуном и начинается.
Мелкая испарина, выдавшая слабость, покрыла его лоб, лицо побледнело, но глаза Хаятоллы сияли возбуждением и гордостью, что и он может для чего-нибудь пригодиться, чем-то помочь… Однако, к его удивлению, мужчины, ничего не разглядев в его чертеже на дощатом полу, остались безучастны. Тогда Хаятолла принялся их тормошить.
— Да вот тут же, вот где проходит тропа, неужели не видите? — попеременно тыкал он пальцем то в мыльную обертку, то, захваченный азартом, передвигал по полу шомпол. — Я по ней сам ходил, я не вру… Не верите?
Олим легко поднял его с пола, перенес и уложил в постель, напрасно пытаясь подоткнуть одеяло под охваченного ознобом возбуждения Хаятоллу.
— Дело не в том, пойми… — Олим был удручен не меньше Хаятоллы, старательно подбирал слова, чтобы ненароком не обидеть мальчика. — Мы тебе очень верим. Только без карты, настоящей карты, мы как слепые. Ведь горы не для прогулок, душманы контролируют на подходах к своим норам все ущелья, все перевалы. Уверен, по тропе можно пройти. Но еще никто из сорбозов не бывал в лагере Ахмет-хана, а идти туда наугад — значит напрасно терять людей. Теперь ты все понял, рафик?
Хаятолла снова дернулся, скулы его напряглись.
— Не надо карты. Я могу провести по тропе.
Мужчины переглянулись, и Хаятолла, угадывая их сомнение, воспрянул духом.
— Рафик Олим, возьмите меня с собой. Умоляю: возьмите! — Упрямство и решимость были на его лице, губы дрожали. — Без меня все равно вам не обойтись.
Олим грустно покачал головой.
— Я не могу тобой рисковать. Это взрослое дело, мальчик, и оставь его нам. Твоя забота сейчас — учиться. А уж врагов мы как-нибудь одолеем и сами.
Лучше бы он не произносил этих слов!.. Хаятолла враз как-то сник, еще больше насупился и негодующе отвернулся к стене. Ему, пуштуну, не доверяли, оберегали, будто маленького. Позор!
