Но из того, что он успел увидеть и понять, Долотов вынес впечатление иного рода. Квартира выглядела как-то необычно – это было первое, что бросилось ему в глаза едва он переступил порог. Казалось, с появлением Валерии на все лег отпечаток ее присутствия, отсвет ее блеклого, будто инеем подернутого голубого платья свободного покроя. Вещи, стены и самый воздух в квартире будто ожили – согрелись и помолодели. Захар Иванович глядел бодрячком и был очень вежлив и деликатен с невесткой, а Инна Филипповна трогательна в своем старении быть подле Валерии опорой и защитницей ее интересов.
Валерия взглянула на спутницу Долотова и от поездки на бега отказалась. Ирина ответила на этот взгляд молодой хозяйки простодушной улыбкой и оглядела ее с откровенным, хотя и необидным интересом.
Затянутая в тесный брючный костюм модного колера – ядовито-фиолетового с белесыми подпалинами – Ирина весь день была в каком-то возбужденно-приподнятом расположении духа, что объяснялось, как видно, публикацией ее очерка, а также полученным гонораром и скорыми каникулами.
Сидя в машине, она шумно вспоминала о прошлом пребывании в городе, о поездке на родину известного поэта, ерзала на сиденье, кидалась то вправо, то влево, щелкала зажигалкой, прикуривая сигареты для Долотова, и, наконец, уселась на его место за рулем. Здесь ее возбуждение немного улеглось, как бы вошло в русло движения, совпало со скоростью. Но путь до ипподрома был короток, и неугомонности москвички не убавилось. На трибуне ей не сиделось: то она убегала вниз, к барьеру, чтобы «заглянуть в лице» фаворитке заезда, то вместе с соседями принималась освистывать наездника, то бегала в буфет и угощала мужчин мороженым.
– На Томку похожа! – смеясь, шепнул Извольский Долотову.
Вечером по пути в гостиницу, оставшись наедине с Долотовым, Ирина спросила:
– У них это первый ребенок?
– У кого?
– У вашего друга и его очаровательной жены… Не заметили? Но это видно невооруженным глазом!
Долотов почувствовал себя так, как если бы вдруг обнаружил, что относился к больному и немощному человеку, как к сильному и здоровому.
«Не идиот ли я?.. Если заметно, значит, отец ребенка Лютров?…»
Кажется, он прозевал зеленый свет поворота на перекрестке; сзади нетерпеливо засигналили, а милиционер погрозил ему полосатой палкой.
– Удивление вам не идет, – услышал он насмешливый голос Ирины. – Обременяет вашу сущность,
– Да?.. А глупость не обременяет?
– Вы чего-то не поняли?
– Вот именно. – «Ни черта я не понял».
– Это хорошо или плохо?
– Лучшего и желать нельзя. Вы молодец.
– Как все Ирины?
– Верно. Что бы я без вас делал?
Вопросительно поглядев на него, Ирина помолчала. Ей показалось, что он поддразнивает ее, играет в поддавки, подсмеивается. Но, не обнаружив на его лице подтверждения этому, сказала:
– Не могу понять вашего настроения.
– Если я скажу, что проникся к вам особым чувством, вы не поверите…
– Поверю. Если скажете.
– Вы замечательная девушка. И мне хочется понравиться вам.
– Насколько я знаю, для меня это неопасно.
– Даже если я предложу вам еще раз бросить руль?
– Я уже бросала… Вам закурить сигарету?
– А?… Да, пожалуйста.
Минуту ехали молча. Она щелкала зажигалкой, а он думал о Валерии.
«Ты ей не судья… И никто не судья. Витюлька друг Лютрова. Ближе всех к нему. А значит, и к ней. И к ее будущему ребенку… Ребенок – вот что для нее главное. Так было во все времена. Во все времена истинное счастье человека, как и всего живого, несмотря ни на какие потери, будет в заботе о чьей-то другой, следующей жизни, той, что всегда важнее твоей. А истинное несчастье – в невозможности сделать это…»
– Держите!
– Спасибо.
Ирина сложила руки под грудью, плутовски улыбнулась и произнесла нараспев:
– Кажется, я знаю, почему вы удивились!
– Да, – сказал он, как бы наперед соглашаясь с ее догадкой.
– Вы повяли, о чем я хочу сказать?
– Нет. Но вы мне поможете?
У вас с ней… – Ирина сделала паузу, – особые отношения. С Витиной женой.
– Вы просто ясновидящая… От вашей прозорливости становится не по себе. – Кажется, он сказал это чересчур сухо.
– Извините. Я дура. – Веселость Ирины как рукой сняло.
Ему стало жаль ее.
– Не огорчайтесь. У меня куда больше оснований считать себя дураком.
– Я решила оправдать свое имя…
– Это необязательно. Я давно заметил ваши достоинства.
– Которые бросаются в глаза? – Она наклонилась к багажному ящичку, пряча лицо за опавшими волосами; ее собственная веселая дерзость вдруг показалась ей неуместной.
– И эти тоже.
– А других вы не знаете… – Она щелкнула крышкой ящичка и откинулась на сиденье. – Но меня узнать нетрудно, а вот про вас этого не скажешь.
– Почему?
– Потому что… вас ничем не проймешь! – Заметив улыбку Долотова, она приободрилась. – До сих пор не знаю, что вы за человек? Что вам нравится, что нет?..
– В вас? – Долотов вспомнил жену соавтора на вечере у Игоря.
– Ой, нет! – испуганно отмахнулась она. – Вообще, из общепринятого.
– Вы уже знаете: люблю лошадей…
– А что не любите?
– Женский баскетбол.
– Почему? – недоуменно протянула она.
– Я старомоден. Мне нравятся женщины на картинах Боровиковского, в балете, с детьми на руках, а не когда они ошалело носятся между двумя корзинами, ожесточенно гримасничают или застывают в безобразных позах. Отсталые вкусы, а?
– Во всяком случае, на вас похоже… И нынешние женские моды, конечно, не нравятся?
– Да, когда женщины одеваются так, словно у них нет другого способа доказать, что они женщины.
А если нет времени на продолжительные доказательства?.. Теперь ведь все страшно заняты.
– Дело не в занятости. Мода восполняет издержки прикладного равноправия, как сказала одна хорошо воспитанная девушка.
– Не понимаю. Как это?
– Чем больше потерь, тем беспардоннее мода.
– А точка отсчета? Вы сравниваете с прошлым веком?
– А с чем сравнивать? С каменным веком?
Посмеявшись, Ирина заговорила неторопливо и так, словно сожалела, что ей приходится делать это.
– Странно, люди так охотно бегут от современности, и все равно куда: вперед, назад!.. Для одних все лучшее осталось в прошлом, для других – все в будущем. Может быть, наша жизнь и лишена многих очаровательных условностей, обычаев прошлого, но… Но ведь во все века были хорошие и дурные люди, добрые и злые, стыдливые и бесстыдные… А мода… все это игра.
Собственные слова навели ее на какие-то размышления. Продолжительно помолчав, она спросила:
– Наверное, одна работа делает вас счастливым? Да?
