— Спроси Маккеллара, Санди, он присутствовал при этом и видел, как черт дрался с человеком.
— Это правда, мистер Маккеллар? Вы действительно видели черта? — спросил мальчик.
— Я ничего не могу ответить, — сказал я, — во-первых, потому, что я не слышал начала рассказа, а во-вторых, потому, что я очень тороплюсь.
Это я сказал недовольным тоном, так как в ту минуту, как лорд Генри обратился ко мне с рассказом о происшедшем в этой аллее печальном событии, мне живо представилась вся сцена дуэли: я увидел стоявшие и горевшие на том месте, где мы стояли, свечи и печальную картину, которую они освещали. Сердце мое при воспоминании об этом сжалось, и я громко воскликнул:
— Я действительно видел в этом парке черта и видел, как он упал и как он был побежден! Слава Богу, что мы остались живы, и что он нас не тронул! Слава Богу, что дом лордов Деррисдиров остался таким, каким он был до появления черта, что враг не вселился в него! И вот что я вам советую, мистер Александр: когда вы будете подходить к этому месту, то, хотя бы вы находились в самом веселом настроении, прочтите краткую молитву.
Лорд Генри с серьезным видом утвердительно кивнул головой.
— Да, — сказал он, — Маккеллар совершенно прав. Сними свою шапку, Санди, и помолимся. — Сказав это, он снял также и свою шапку и начал читать молитву: — «О, Господи, благодарю Тебя за Твои великие милости, которые Ты нам ниспослал. Дай нам мир и спокойствие. Сохрани нас от злого врага. Заставь, о, Господи, молчать этого лжеца!»
Последние слова он выговорил с каким-то криком, и, по всей вероятности, или воспоминание о том зле, которое причинил ему его враг, настолько сильно повлияло на него, что он замолчал, или же он сам заметил, что молитва его была несколько странная, но только он сразу прервал ее и надел снова шапку.
— Мне думается, что вы забыли произнести следующие слова, милорд, — сказал я: — «И остави нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим. Яко Твое есть царствие и сила и слава во веки веков. Аминь».
— Легко сказать — простить своего врага! — сказал лорд. — Это чрезвычайно легко сказать, Маккеллар. Но как я могу простить? Мне кажется, что если бы я вздумал простить того человека, который меня так сильно оскорбил, то я представлял бы глупейшую фигуру.
— Милорд, что вы говорите, ведь тут, возле вас, ребенок, — сказал я строгим голосом. — Я нахожу, что подобные речи отнюдь не следует вести в присутствии детей.
— Да, да, вы правы, — сказал лорд. — В присутствии ребенка не следует говорить о таких вещах. Пойдем домой, мой птенчик.
Я не помню, было ли это в тот же самый день или это было вскоре после этого дня, но как только я остался с лордом Генри наедине, он снова начал разговор со мной по поводу этого вопроса.
— Маккеллар, — сказал он мне, — не правда ли, я теперь счастливый человек?..
— О, да, милорд, я вполне согласен с вами, — ответил я, — и я от души радуюсь вашему счастью.
— А как вы думаете, когда человек счастлив, — продолжал он, глядя на меня задумчивым взглядом, — не следует ли ему относиться снисходительнее к другим? Не следует ли ему в таком случае быть добрее?
— Да, я того же мнения, — сказал я. — Вообще, мы должны стараться делать как можно больше добра: это и должно быть главной нашей целью во время нашего земного существования.
— Ну, а если бы вы были на моем месте, вы простили бы «его»? — спросил лорд.
Вопрос этот он задал так неожиданно, что я даже не знал, что ему ответить.
— Мы, собственно говоря, обязаны прощать друг другу, христианская заповедь требует этого, — сказал я.
— Стойте, стойте, — сказал милорд, — все это отговорки, чтоб не сказать правды. Говорите прямо: прощаете или простили вы этого человека или нет?
— Ну, хорошо, если вы требуете откровенности, то я скажу, что нет, не прощаю. Да простит мне Господь, но я не могу простить этого человека.
— Ага! Стало быть, мы с вами одного мнения, — сказал веселым голосом лорд. — Ну-ка, дайте мне руку, товарищ.
— Это плохо, если мы с вами в этом отношении товарищи, — сказал я. — Мы, стало быть, дурные христиане. Я надеюсь, что мы с вами изменим наши убеждения и сделаемся лучшими христианами.
Я сказал это улыбаясь, милорд же громко засмеялся и вышел из комнаты.
У меня не хватает искусства описать, каким рабом своего маленького сына был лорд Генри. Он забыл о том, что у него есть дела, друг, жена и думал лишь о своем ребенке; сын его был его идолом, остальные люди для него как будто совеем не существовали. Более всего меня поражало его холодное отношение к жене. С тех пор, как у него родился сын, он как будто не замечал ее, тогда как прежде вся любовь его и все мысли принадлежали исключительно ей. Я сколько раз замечал теперь, как он входил в комнату, в которой находилась его жена, и не обращал на нее ни малейшего внимания. Он, очевидно, искал своего Александра, и миссис Генри отлично знала это. Когда жена его не исполняла желаний их маленького сына, он бывал с ней даже груб, так что несколько раз я хотел было даже вмешаться в их разговор и высказать лорду свое мнение.
Ясно, что очередь страдать и быть незамеченной наступила теперь для нее, но нужно отдать ей справедливость, что она переносила свое положение очень спокойно и вела себя с большим тактом.
Из всего этого вышло следующее: в семье образовались две партии, и мне пришлось примкнуть к той партии, которая состояла из миссис Генри и ее дочери Катарин, и стать в оппозицию к лорду. Не то, чтобы я разлюбил своего патрона, о, нет, нисколько, но только я бывал теперь меньше в его обществе.
Это происходило по той причине, что я не мог равнодушно относиться к тому, что милорд делал такую огромную разницу между своими детьми, что сына своего он безгранично любил, а к дочери не питал ни малейшего чувства нежности, и поэтому я целые часы проводил с девочкой, которая, на мой взгляд, была обижена. Кроме того, мне крайне не нравилось, что лорд относился до такой степени равнодушно к своей жене; это возмущало меня, и я чувствовал к ней жалость, тем более, что, несмотря на холодное обращение с ней мужа, она все-таки относилась к нему ласково и любезно. Она относилась к нему скорее как добрая мать, чем жена, и делала вид, как будто она не замечает его холодности. Она не ревновала мужа к сыну, ей как будто нравилось даже, что между «обоими ее детьми», то есть между лордом и маленьким Санди, существовали такие нежные отношения. Она довольствовалась обществом своей дочери и, по-видимому, нисколько не скучала, а я в свободное от занятий время разделял это общество и целыми часами просиживал с матерью и дочерью. Не знаю, замечал ли милорд, что я держу сторону его жены и провожу почти все свое свободное время в ее обществе и в обществе его дочери; я думаю, что нет — он всецело был поглощен мыслями о своем сыне и даже не замечал, что я остаюсь с ним так редко вдвоем.
