Черня держался настороженно: часто останавливался, натягивая поводок, тянул носом воздух, обнюхивал кусты, камни. В одном месте, переходя разложину, Прокопий вдруг остановился и, показывая на перевернутый камень, сказал:
– Утром медведь ходил, маралов тут не будет.
И действительно, мы нигде не видели их следов, Зато все чаще попадались перевернутые колоды, взбитый мох, а в одном месте мы увидели крошечные отпечатки лапок медвежат. На залесенном склоне жила медведица с малышами, и маралы, конечно, ушли отсюда. Они не терпят такого соседства.
Медленно взбирались мы по каменистому отрогу, и чем выше, тем положе становился подъем. Ветер, стужа и вода достаточно потрудились, чтобы пригладить вершины Мраморных гор. Но еще много незаконченной работы: всюду лежат, чудом удерживаясь на крутизне, руины давно развалившихся гребней, торчат останицы некогда возвышавшихся скал. Склоны гор прикрыты россыпью, украшены сложными рисунками разноцветных лишайников. Под ногами мялся мягкий ягель. Всюду пятнами виднелись заросли рододендронов, только что освободившихся из-под снега.
Уже вечером мы достигли вершины южного отрога. С него открывался почти весь горизонт. Нужно было торопиться до темноты изучить рельеф местности и рассмотреть долину Кизира, по которой лежал наш путь к Фигуристым белкам.
Сквозь прозрачный воздух хорошо виднелась заманчивая даль. Густые тени прикрывали провалы. На их фоне резче выступали освещенные закатом гребни гор. На севере по горизонту тянулось однообразное, плоское Пезинское белогорье с одинокой вершиной – Зародом, господствующей над белогорьем. Ее мы и наметили под пункт. А дальше за Зародом – хаос нагромождений, в котором издали разобраться было трудно. Там начинается Канское белогорье, а от него правее, в вечерней синеве, виднелась Кинзимокская гряда и Фигуристые белки, пожалуй, самая длинная и труднодоступная часть этого горного района Саяна. Много раз я с тревогой всматривался в пугающие вершины этих великанов, пытаясь угадать, что ждет нас там?
С отрога была видна и долина Кизира. Выше третьего порога хребет Крыжина как бы отступает на юг, образуя широкую долину, и несколько понижается. Но река неизменно течет близ крутых залесенных отрогов, образующих правый берег. Чтобы продвинуться вперед, нам предстояло снова перебраться через Кизир и проложить проход по высокоствольной дремучей тайге, прикрывающей левобережье долины.
Заночевали мы у кромки леса. Прокопий вскипятил чай, отварил кусок тайменя, и после ужина мы стали укладываться на ночь.
Черня никак не мог подыскать себе места. Сначала он улегся на камнях, потом пришел к огню и примостился у наших постелей. Затем он снова встал, походил вокруг костра и стал рыть лежбище под соседним кедром. Что-то тревожило собаку. Я встал и посмотрел на небо. Тучи прикрывали восточный край хребта. Надвигавшаяся темнота гасила звезды. Ураганом пронесся ветер, оставляя позади себя долго качающиеся деревья. Мы вскочили, пораженные внезапно изменившейся погодой. Вдруг беззвучно и широко распахнулась темная бездна неба и оттуда прорвалось тяжелое рычание грома.
– Дождь… – произнес в испуге Прокопий.
Не было сомнения – надвигался страшный грозовой ливень, какие часто бывают на Саяне. Молния беспорядочно крестила небо, удары грома потрясали голец. Холодным потоком хлынул дождь. Затух костер, куда-то в темноту убежал Черня. Надо было немедленно искать убежище, и пока складывали рюкзаки, основательно промокли.
Жутко бывает ночью в горах, когда над головой бушует гроза и огненной чертой молния крошит свод черного неба. Нужно было спасаться бегством. Мигающий свет освещал крутой спуск, по которому мы сбегали вниз. Над головами взрывались чудовищные разряды грома, непрерывающимися волнами хлестал дождь. Внезапно мы оказались на краю обрыва. Спускаться дальше было опасно, нам ничего не оставалось, как прижаться к стволу кедра с редкой кроной и ждать конца светопреставления.
Буря не унималась. Мокрые, промерзшие, мы стояли под ливнем. Вдруг сквозь шум непогоды снизу до слуха донесся страшный звук – то ли рычанье зверя, то ли просто возня.
– Слышишь? – толкнул меня локтем Прокопий, а сам дрожит, челюсти стучат.
Звук усиливался. В глухой рокот непогоды врывался рев зверя. Не было сомнения, где-то близко, под обрывом в темноте происходила какая-то страшная схватка. Но кого с кем и почему именно в минуты невероятного ливня, это оставалось загадкой.
Наконец буря пронеслась, но еще долго слышались отголоски грозовых разрядов. Прекратилась и возня. Из-за далеких гор показалась запоздалая и ненужная луна. Накинув на плечи котомки, мы спустились ниже. Хорошо, что спички мы, как правило, носили в непромокаемых березовых коробочках, но и со спичками не так просто развести костер после такого ливня. Счастье не покинуло нас в эти минуты: по пути попалось дупляное дерево. Мы срубили его, достали из середины сухой трухи и через несколько минут уже сушили мокрую одежду и сами наслаждались теплом.
На востоке брусничным соком наливалась ранняя зорька. Откуда-то прибежал Черня, мокрый, уставший. Он упал возле костра и мгновенно уснул.
– Кто же мог драться ночью? – спросил я своего спутника.
Тот повел плечами.
– Не знаю. Чаю попьем, сходим посмотрим.
Мы, конечно, не могли оставаться в неведении, не могли не разгадать, что произошло под обрывом.
Мы спустились под обрыв. Поломанный лес, глубоко вдавленные отпечатки лап и не смытая дождем кровь являлись неоспоримыми доказательствами схватки медведей.
– Понять не могу, что тут было. Если звери не поделили добычу, то где она? – рассуждал Прокопий сам с собою.
Но вот взгляд его остановился на кедре со сломанной вершиной, и улыбка расплылась по обветренному лицу охотника.
– Все понятно, – сказал он, рассматривая залохмаченный слом дерева.
Затем, обращаясь ко мне, показал рукою на маленький след медвежонка, очень похожий на тот, что видели мы вчера, поднимаясь на голец.
– Вершина-то эта не сломана, посмотри, – говорил Прокопий. – Ее медведь отгрыз, медвежонка добывал… У этих малышей плохая привычка: чуть какая опасность, сейчас же на дерево! А это и нужно медведю – ведь он большой любитель полакомиться медвежонком.
– Неужели медведь ест медвежат? – удивился я.
– Только попадись на глаза, ни за что не расстанется!
– Так, значит, он съел малыша?
– Наверное, иначе зачем было медведице затевать с ним такую драку? Посмотри, что наделали, – и Прокопий указал взглядом на валявшиеся вокруг вывернутые корни, на ямы, на разбросанные камни, на изломанный кустарник. По ним легко было представить эту ужасную схватку медведицы, защищающей своего детеныша, с матерым медведем. Какой, поистине геркулесовой, силой нужно обладать, чтобы взбить, разметать, изломать все вокруг – на что способен только медведь.
