– Да вы уж за меня выбрали, товарищ старший лейтенант!
– А раз выбрал, то доверься мне. И Дроздов тоже!
Дроздов продолжал безмятежно насвистывать в две крохотные сопелки – он так сладко спал, что старший лейтенант остро, почти слёзно позавидовал – уж лучше бы спал он, Коренев!
– Ладно, – пошмыгал носом водитель, – а дальше что?
– Дальше прьямо, – сказал душман, – по кольее.
– Я не про то, – Соломин снова шмыгнул носом, он слабел на глазах – сник, лицо его обвяло, – всё произошло слишком быстро – Соломин боялся за себя, за машину, за старшего лейтенанта, за дурачка Дроздова, так до сих пор и не проснувшегося, – я про то, что будет с нами?
– Всё будет нормально, – сказал Коренев.
– Да, всьё будьеть нормаль, – подтвердил Hyp, показал чистые красивые зубы. Ах, какие крепкие зубы, такие крепкие, что ими можно кусать проволоку. Коренев, у которого с зубами было плохо – разъедала вода и пища, да и голодная детская пора не дала им возможности окрепнуть, не на чём было потренироваться, одно шло к другому, беда к беде, а порча к порче, – всегда завидовал таким зубам. – Деньгьи будуть, водка будет – всё будьеть нормаль! – Hyp громко, скрипуче захохотал – как только он повышал голос, с ним происходили превращения – голос делался очень некрасивым и душман превращался в недобрую угрюмую птицу, горбато нахохленную от неудач, искривления костей, болей в зобу и от злости.
– Мы изменили, да, товарищ старший лейтенант? Изменили своей Родине, да? – водитель, всхлипнув, сжал веки. На щёки потекли мелкие мутные слёзы. – Это называется так, да?
– Молчи, Соломин! – как можно мягче проговорил старший лейтенант: ему и самому было муторно, а тут юный защитник, принимавший присягу, развёл пруд. Хоть карасей в мокроту запускай.
В желудке от того, что долго не останавливались, не вскрывали дорожное НЗ, ничего не «клали на зуб», было пусто, поташнивало, словно Коренев съел тухлятину, во рту было горько – хотелось вывернуться наизнанку, вывалить всё, что есть внутри, рухнуть на землю и затихнуть. И если уж придёт смерть, то пусть она будет мгновенной, без мук. Очень не хотелось мучатъся. Коренев подвигал нижней челюстью из стороны в сторону, будто у него именно сейчас, прямо в кабине КамАЗа заболели зубы, потекла надкостница, начали разваливаться дёсны – и вообще начался распад тела, который он воспринял слёзно, с внутренним страхом.
Он не знал, как выбраться из этой передряги, как дотянуться до своего «калашникова» – родного, ободранного, опротивевшего, но такого дорогого, такого необходимого: любое его движение перехватывалось, любая попытка завладеть оружием на половине пути обрывалась горячей свинцовой плошкой, очередью, горстью плошек – Коренев находился в капкане. И ребята его были в капкане.
Душман Hyp засёк его напрягшееся лицо, разглядел, как вспыхнули острые скулы, а лоб стал жарким, окрасился свекольным цветом, заблестел от пота, всё понял и потянулся за кореневским автоматом, перекинул его к напарнику.
– Держи, чтобы русский не наделал глупостей!
– Но ведь он уже согласился, – недовольно проговорил напарник, – он уже наш!
– Это ничего не значит. Нашим будет, когда пройдёт испытание: замочит руки в крови, пометит себя – тогда и будет нашим!
Коренев понял, что это такое – его заставят убить шурави, – допустим, того же Соломина, который, схлебывая горькие слёзы с губ, продолжает с трудом крутить баранку, – и навсегда повяжут этой кровью. Перед глазами у него запорхали светлячки, сделалось дурно.
– Нет, – произнёс он и сам себя не услышал.
– Из машины надо вытащить всё оружие, – сказал Hyp своему напарнику, – под сидением надо посмотреть, среди инструмента, там могут быть гранаты.
В чём, в чём, а в сообразительности, даже в некоторой проницательности, душману Нуру не откажешь: под сидением действительно лежали гранаты – сами гранаты в одном месте, а вывинченные запалы, которые опасны не менее, чем гранаты – в другом, в отдельном деревянном ящичке без крышки, переложенные тряпьем. Коренев много раз говорил Игорю, что гранаты опасно возить под задницей, даже случайная пуля может зацепить, и тогда наливник вместе с людьми поднимется в воздух, но Соломин только посмеивался:
– Бог не выдаст, свинья не съест, товарищ старший лейтенант! Никто не знает, где эти огурцы могут пригодиться.
Вот и пригодились. Гранаты пополнят боевой припас душков – на боль и слёзы, на несчастье какого-нибудь нашего солдатика, «соляры»-пехотинца или «полосатого» – лихого десантника, одетого в тельняшку. Коренев недовольно повернул голову в сторону водителя, увидел глаза Соломина – мокрые от слёз, со слипшимися в углах ресницами, жалкие, словно у собаки, которой передавили хребет. Коренев отвернулся.
– Сворьячьявай нальево! – приказал душман.
Игорь покорно – на этот раз без дубляжа приказа старшим лейтенантом – свернул на едва примятую плоскую колею, притормозил, пошёл медленно; в длинной, как колбаса, ёмкости наливника тяжело бултыхнулась солярка – хоть и наливали её под самую пробку, а всё зазор, люфт для такого опасного бултыханья остался – это недогляд и Игоря, и Дроздова, вместе взятых, они водители, – и Соломин неожиданно громко, в вой, заплакал. Старший лейтенант на этот раз даже не обернулся – он и сам не знал, что делать.
– Хорьёшо, хорьёшо, – довольно покивал душман Hyp.
Колея потянулась вверх, на поросший травой холм, макушка которого была срезана лобовым попаданием ракеты, а бок холма украшала большая чёрная прогорелость – что-то тут было раньше, раз по холму саданули ракетой – то ли наши ударили, то ли душки, не понять. Коренев с тоской закусил губы. «Так-так-так, вот так-так!»
Солярка переползла назад, потянула цистерну вниз, тяжёлый прицеп заскрежетал, мотор взвыл натуженно, хрипло, из выхлопного патрубка, приделанного к кабине, потёк чёрный дым, сполз на ветровое стекло, на капот – дым выскакивал из патрубка быстрее, чем шла машина, безобразил горизонт. Игорь продолжал выть – затяжно, по-бабьи некрасиво: видать, почувствовал парень последний предел. Этот предел был общий и у Коренева, и у Дроздова – у всех один и на всех один.
– Не пьлячь, – сказал ему душман Hyp, – тут мьин нет!
«Да и что мины, лучше бы подорваться на мине, чем вот так, – подумал Коренев, – ох, и положение! Мы – словно куры перед супом, со связанными лапами, со связанными крыльями, мы даже шевельнуться не можем – не то чтобы защититься! Бог мой, господь мой! Да есть ли ты вообще на свете? Комсомол, пионерская организация с горластой классной руководительницей? Или мать с отцом и дом твой? До-ом», – Коренев часто заморгал повлажневшими глазами.
