Дочь профессора вела исключительно деловую переписку: обменивалась опытом с активистками Союза немецких женщин. Среди ее корреспонденток была сама фрау Шольц Клинк, первая женщина новой Германии. Из писем явствовало, что фрейлейн Элеонора готовит себя в образцовые подруги истинного рыцаря Третьего рейха.
Личные наблюдения еще больше распалили авантажные мечты гауптштурмфюрера: будущая невеста была белокура, синеглаза, пышна, строга, то есть выдержана в лучших эталонах арийской красоты.
Зейц уже предпринял ряд шагов к сближению с прекрасной Элеонорой. Дважды он буквально вынудил профессора пригласить его к себе в дом. Зандлер испытывал перед гестаповцем непобедимую робость. Зейц не помнил случая, чтобы его ученый коллега хоть раз осмелился взглянуть ему в глаза. Он снова и снова возвращался к профессорскому досье. Нет, у Зандлера не было абсолютно никаких причин тревожиться за свое прошлое. У него даже были заслуги перед фюрером: он был одним из первых конструкторов Мессершмитта, вступивших в нацистскую партию.
Проведя более детальное расследование, Зейц обнаружил, что в студенческие годы профессор якшался с социал-демократами. В 1932 году коллега Зандлера доктор Дорн был до смерти избит штурмовиками. Но ведь Зандлера не привлекали по этому делу. Никого, кроме сослуживцев, профессор не принимал, ни с кем на стороне не переписывался… Что это? Страх? Апатия? Глубокое подполье? Нет, для подпольщика он трусоват. Во всяком случае, Зейц был уверен, что стоит нажать на профессора и он расползется перед ним студнем. Да что толку?
Профессор и дома оставался таким же бесхребетным существом. Отцовская власть не отличалась деспотизмом. Главе семьи разрешалось обожать свою Элеонору. Не больше. Эмансипированная дочь, с пятнадцати лет росшая без матери, если кому и доверялась, то разве что отцовской секретарше Ютте, девице, на взгляд Зейца, малопривлекательной, к тому же излишне острой на язычок. Своенравная Элеонора возвела Ютту в сан домашней подруги и наперсницы. Эта «кукольная демократия» особенно злила Зейца, когда перед посещением дома Зандлеров он покупал в кондитерской не одну, а две коробки конфет. Но что делать! Претендент на руку прекрасной Элеоноры должен завоевать сразу два сердца.
Машинально сортируя конверты, Зейц думал о том, что стоило бы сегодня вечером намекнуть Ютте на солидное вознаграждение в случае удачного сватовства. Неплохо бы и припугнуть ее. Кстати, при умелой обработке можно было бы использовать ее и для слежки за домом Зандлера. Мало ли что. Уж больно пуглив этот профессор. Что-то из его бюро давненько не поступало заявок на обеспечение секретности испытаний. Чем они только там занимаются?
Какую чепуху пишут люди друг другу! Находят время на всякий вздор. Натренированный глаз Зейца, равнодушно прочитывающий письмо за письмом, вдруг зацепился за нужный адрес. Фрейлейн Ютте Хайдте пишут из Берлина. Любопытно! Ну конечно, тетя! Кто же еще? Отчего бы бедной девушке не иметь в Берлине такую же бедную тетю? Тетя Хайдте обеспокоена здоровьем своей крошки и просит ее не забыть, что 18 сентября (то есть сегодня) день памяти бедного дядюшки Клауса, который очень ее любил и всегда читал ей сказки о Рюбецале, гордом и справедливом духе. Маленькая Ютта, оказывается, горько плакала, слушая эту сентиментальную размазню. Рюбецаль, Рюбецаль… Бедный дядюшка Клаус! Надо будет заняться племянницей Рюбецаля!.. Лезет же в голову всякая дрянь!
Телефонный звонок прервал размышления Зейца. Звонила секретарша Мессершмитта. Шеф приглашал его к себе. Зейц подобрался. Подобные приглашения случались не часто. За полтора года службы Зейц так и не уяснил себе истинного отношения к нему шефа. Мессершмитт всегда принимал и выслушивал его с исключительно серьезным, деловым видом. Ни проблеска улыбки. Эта-то серьезность по отношению к довольно мелким делам, о которых был вынужден докладывать Зейц, и заставляла его подозревать, что шеф просто издевается над ним, по-своему мстит за то, что не может ни уволить его, ни заменить, ни тем более ликвидировать его должность. Между тем за полтора года Зейцу так и не представился случай доказать свою пригодность. В тщательно отлаженном механизме фирмы он казался ненужным колесом. Всех евреев и коммунистов, как явных, так и тайных, Мессершмитт выгнал самолично задолго до появления Зейца в Аугсбурге. Случаев саботажа и диверсий не было. За политическим настроением служащих следил, опять же помимо Зейца, специальный контингент тайных доносчиков. Взять контроль над ним и Зейцу не удалось, и он начал исподволь плести свою сеть осведомителей. Из Берлина ему регулярно высылали выплатную ведомость на агентуру. И хотя Зейц привык считать особый фонд своей добавочной рентой, список завербованных на случай ревизии должен быть наготове. Каждый раз, перед тем как идти к шефу, Зейц на всякий случай пробегал его глазами. Кадры надо знать.
В кабинете Мессершмитта Зейц увидел старых знакомых. С Паулем Пихтом и Альбертом Вайдеманом была связана одна из первых, наиболее удачных акций в его стремительно начавшейся карьере.
Мессершмитт всем корпусом повернулся навстречу Зейцу. Как видно, он только что закончил демонстрацию своей победоносной панорамы.
— Господин Зейц, сколько я понимаю, мне нет необходимости знакомить вас с нашим новым служащим капитаном Вайдеманом. Я полагаю, вы знакомы и с лейтенантом Пихтом, который, увы, никак не соглашается отказаться от берлинской суеты ради наших мирных сельских красот. Я попрошу вас, господин гауптштурмфюрер, взять на себя, неофициально конечно, опеку над своими друзьями. Господину капитану не терпится взглянуть на нашу площадку в Лехфельде. Господин лейтенант также выражает желание совершить загородную прогулку. Поезжайте с ними. Кстати, там же, в Лехфельде, представьте господина Вайдемана господину Зандлеру. Капитан прикреплен в качестве ведущего летчика-испытателя к седьмому конструкторскому бюро.
— Простите. Разве господин Зандлер делает самолеты? Что-то я не видел его продукцию.
— Увидите, Зейц. Увидите. За полтора года вы могли бы заметить, что мои заводы делают самолеты и только самолеты. И все мои служащие заняты исключительно этим высокопатриотическим делом. Господин Вайдеман, господин Пихт, буду счастлив видеть вас у себя.
…Из полусумрака леса машина выкатила на равнину. Справа острыми зубьями черепичных крыш краснел Лехфельд. Опрятные сонные домики прятались в сады, угловатой громадой нависала башня кирки. На околице за проволочной изгородью паслись коровы и козы.
Все это пронеслось перед Вайдеманом в один миг и скрылось. Зейц направил «мерседес» к ангарам и закопченным аэродромным мастерским. На обочине дороги блеснули каменные белые надгробия с перекрещенными самолетными винтами.
