заплывшим так, что его с трудом развязали. Поднялась температура. Приходили бабки-знахарки с Подхоза, заговаривали и совершали всякие шаманские действия, и наконец посоветовали смазать ногу дёгтем. Отец незамедлительно это сделал, за что себя потом много и долго укорял, ибо на следующее утро вся нога стала сплошным волдырём. Какое-то время Рома был без сознания и только через неделю едва сполз с кровати. А ходить начал, наверное, недели через две.
Змеюку эту Пётр Иванович всё-таки укараулил и убил. Размером она была, наверное, с метр. Редкий экземпляр чёрной разновидности гадюки. Да и вообще, змей там самого разного окраса, как и случаев, было великое множество. После того у Романа инстинкт осторожности всегда срабатывал: прежде, чем ступить или взяться рукой, — внимательно осмотрись.
Тогда жил во дворе большой мохнатый пёс Шарик. И сторож отличный, и ребятишкам для забав, как ездовая собака, особенно по насту (чарыму) служил. На ночь его, как правило, с цепи отпускали, и он, наверное, считал своей обязанностью вблизи дома отлавливать змей. Иногда придушенных этих гадов он раскладывал возле крыльца по нескольку штук. Морда его тогда была сильно распухшая. В такие дни на цепь его не сажали, он ничего не ел, пил только воду, ходил к реке и ел какую-то траву, похожую на осоку, — лечился.
А однажды в доме, когда все сидели ужинали, кот Василий вылез из-под кровати с ещё шевелящейся змеёй в зубах. Положил её на пол и сел, взирая на всех и как бы вопрошая: молодец ли он? Конечно, молодец! Вообще, со змеями, медведями и ещё кое-какими зверями и птицами приключений было немало. На то она и дикая тайга вокруг; вот гора напротив называлась Маралухой, хотя эти олени приходили редко.
Всё лето суета, торопливая работа, лишь поздним вечером соберутся все вместе, а уж чтобы посидеть семьёй за одним столом — так это возможно лишь в школьные каникулы. Долги зимние вечера, всего пять часов — до вечера вроде бы далеко, а уже темно, и с каждой минутой всё плотнее сумерки.
Потрескивают дрова в печи, и пламя, пробиваясь в щелки, отражается, играя огненным зверьком на белой стене избы. Там, у печи, ребята отогреваются, накуртавшись по снегу, хлопочет Марфа, гремя чугунками и сковородками.
— Батюшки, темень-то какая! — сетует она и зажигает восковую свечу, вставленную в стеклянную баночку.
Большая печь делит избу на две части — кухню и горницу. Сидя в полутьме, домочадцы дожидаются отца. Вот, кажется, и он гремит и шумит за дверью. Утолкавшись со скотиной, да и мало ли чего надо по хозяйству, Пётр Иванович долго и основательно топчется на крыльце, отряхивая с валенок снег, и, распахнув дверь, вваливается в избу.
— Что-то у вас темнота такая, — говорит отец, — сидите, как мыши в потёмках. Зажигай-ка, мать, лампаду! Свечи — это совсем тускло.
«Лесное электричество» называет отец, керосиновую лампу. Мать достаёт с полки лампу, называемую семилинейкой, долго протирает стекло газетой, зажигает и ставит на стол в горнице.
— Вот это дело! — весело говорит отец. — Как там ужин? Ребята-то уж, небось, заждались.
Почему лампу называют семилинейкой, никто толком не знает, даже отец. Но к этому названию все так привыкли, что и вопросов по этому поводу не возникает. Семилинейка, и всё тут!
Керосиновая лампа — почти роскошь. И керосин надо экономить, его трудно доставать, и стекло — драгоценность — не дай бог, может лопнуть. Чаще освещаются восковыми свечами — пасека же! Можно и каганцом, он же коптилка, жировик — примитивный, самодельный светильничек из баночки с жиром и фитильком из тряпочки.
Хоть и небольшая, но гордость хозяйства Дементьевых — лампа «Летучая мышь». Это чудо техники — тоже керосиновая лампа, но с колпаком, и с ней можно ходить на улице, так как она не боится ветерка. На зависть соседей очень удобная вещь. Семилинейка же, даже стоит только сильно хлопнуть дверью, может погаснуть. А этой хоть бы что — горит себе, был бы залит керосин.
Сидя за большим столом, семья ужинает, перебрасываясь репликами, а то кто-нибудь да и поделится случаем сегодняшнего дня, а то и из древних событий. Отец, побывавший на фронте, служил в военной разведке, но он редко рассказывает о войне. «Страшная это вещь — война, — говорит он, — даже вспоминать не хочется». А если изредка и поделится, то только не о боях и смертях.
— Пап, я вот думаю: как это ты из центра России забрался в такую глухомань? Была ли какая-то причина? — поинтересовался как-то Роман.
— Я-то что, — отвечал Пётр Иванович, — ты бы вот спросил Андрея Фёдоровича Свинина. Он-то как, служа в лейб-гвардии полка капитаном, дворянин, как он, уподобившись отшельнику, поселился не рядом с посёлком, как мы, а за десять километров, в таёжной чаще. Жил, на глаза никому не казался. Интересная у него история, ещё со времён Гражданской войны началась. Сам красавец, метра в два ростом, прихватил с собой служанку. Агафья-то Лукьяновна в молодости недурна собой была. Построил сначала землянку, потом избу, хозяйство завёл, стал жить по-человечески. Кстати, говорят, что фамилия-то его произошла вовсе не от слова «свин», а от имени Свен. Из шведов, выходит, он. — Пётр Иванович задумался, а потом продолжил тихим голосом: — Ты, сынок, понимать должен. Тех, кто из дворян, да ещё и офицеров, советская власть не привечала. Сколько их, горемык, голову сложили в Гражданскую войну. Да и потом не жаловали. Тут загадка скорее другая: как он цел остался. Впрочем, и тут объяснение можно найти. Значит, есть порядочные люди — не тронули. А он человек хороший, тихий, рассудительный, всем поможет, какая бы беда ни случилась.
К тому времени, как состоялся этот разговор, Свинин уже вышел из «подполья», переселившись поближе к людям. Двор его, целая заимка с большим домом, стоял на отшибе близ Столбоухи. Ребята Дементьевы бывали у него не раз в гостях. Там впервые попробовали викторию, как называют в этих краях домашнюю клубнику.
Был у Андрея Фёдоровича и яблоневый сад. Правда, яблоки приземистые, с ветвями, стелющимися по земле. «Иначе замёрзнут, — пояснял хозяин. — Климат наш не очень располагает к садоводству. — Но ягоды — виктория, смородина — растут хорошо».
Едва ли не главной проблемой лесных отшельников всегда была и будет учёба детей, и выход тут один — интернат. Советская власть, при всех её недостатках, уделяла большое внимание образованию (за что, некстати, и поплатилась распадом страны). Интернаты были всюду, в том числе и в Столбоухе.
К первому сентября
