Вера оглянулась кругом. В деревне кое-где в окнах сверкают огни. Справа, на пирсе блеснул огонек, потом потух, снова блеснул.
— Петя, кто-то на пирсе курит, отойдем подальше, — тревожно шепчет Вера.
— Уже темно, нас никто не видит.
Звезд все больше и больше. Петр обнял Веру и любуется отражением огоньков в ее глазах. Они близко-близко! Можно дотронуться до них, можно погладить, можно поцеловать.
Вера еще раз бросила по сторонам боязливый взгляд, порывисто обняла Петра и приникла к нему. Опьяневший от радости, он поцеловал Веру в нос, потом нашел горячие губы, совсем рядом, обрамленные длинными пушистыми ресницами, сверкают любимые глаза, в которых через край плещутся в веселом бесшабашном танце маленькие звезды.
Вчера в доме Малышевых был девичник. Прощалась Любушка с подружками-поморянками. Обвили березовый веник розовой лентой и повели невесту в баню. После бани со смехом и веселыми шутками девушки накрыли стол и, выпив по рюмочке-другой красной наливки, соблюдая старинный поморский обычай, запели свадебную песню:
…За тонкой белой полотиной
Там сидела красна девица,
Там сидела красна девица,
Наша Любушка Семеновна.
. . . . . . . . . . . . . . .
А затем стали петь без разбору, какие только придут на ум.
Выходила на берег Катюша.
. . . . . . . . . . . . . . .
Не вейтеся, чайки, над морем.
Рыбаки, вы хлопцы удалы молодцы.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Потом забренчала балалайка, басовито стала ей вторить гитара, и девчата с веселым смехом и острыми частушками пустились в пляс.
А сегодня дом Зелениных гудит от множества голосов. Плотно окружив длинный ряд составленных столов, гости кричат «горько» и прилежно опрокидывают стаканчики. Столы просто ломятся от поморской снеди: на больших подносах красуются фаршированные сиги и ленки, лоснятся жиром осетровые пироги, вот окунь заливной, а тут розовые кусочки омуля, рыбные колобочки и многое-многое другое. Из мясных блюд всего внушительнее выглядела отваренная большими кусками медвежатина, тут же рядом красновато-темные куски жирной нерпятины. Румянились сочные, вкусные пирожки из сохатины.
Гости знали, что все это дело рук тетки Настасьи Зелениной. Она слыла самой наипервейшей стряпухой в деревне.
Жених с невестою сидят, как положено, в переднем углу. На Иване темно-синий шевиотовый костюм, кремовая чесучовая рубаха с вышитым воротничком, а на невесте — белое свадебное платье; на тоненькой нежной шее сверкают стеклянные бусы, в мочках ушей красуются массивные серьги с разноцветными камнями — поминок матери. Возле Любы сидит Вера с подружками. Она озабоченно смотрит на сестру, то поправит на ней прозрачный белый платок, то подложит что-нибудь вкусненькое.
Рядом со своим пожилым сватом Прокопием Зелениным Семен Малышев выглядит совсем жених-женихом. Веселый, нарядный, возбужденно сверкают его черные цыганские глаза.
Чуть наискосок в нарядном голубом платье сидит Наталья Стрельцова. Цветастая кашемировая шаль с длинными, из желтого гаруса кистями подчеркивает белизну ее свежего лица. Большие голубые глаза скромно потуплены. Заметно, что она старается не смотреть на Семена, но это ей плохо удается.
А под боком жениха сидят его закадычные дружки — Петр Стрельцов и Федор Бесфамильных. Петька не может и не в силах отвести глаз от Веры. Как привороженный следит за каждым ее движением. Не наглядится парень на свою зазнобу. Поднимет она длинные ресницы, взглянет на него своими жгучими глазами — дух захватит у парня.
Разбавленный спирт делает свое дело. Гости захмелели и затянули песню.
А деду Арбидоше много ли надо, он уже совсем опьянел и обалдело кричит:
— Горько! Цалуй, Ванька, свою лебедушку, горько!
В углу заиграла гармошка, и бабы, выхватив платочки, с гиком пустились в пляс; ухмыляясь, вразвалочку, небрежно приплясывая, присоединились к ним мужики.
А Семен Малышев, притоптывая ногой, хмельными глазами следит за Натальей, которая, легко неся свое статное сильное тело, выделывает какие-то замысловатые коленца.
— Р-рви, Наташа! — кричит он и совсем не в такт разухабистой «подгорной» мурлычет свою любимую:
…А мужики-то там богаты,
Гребут лопатой серебро.
. . . . . . . . . . . . . .
«Уж ты-то, сидя в своей конторке, «гребешь лопатой серебро…» Все штаны-то прошоркал об стул, хромой жених… Тоже мне, туда же…» — неприязненно оглядев Малышева, подумал Стрельцов.
Петру было неприятно, с каким вожделением смотрит Семен на его мать, которая, широко и плавно размахивая руками, плясала в общем кругу, и он отвернулся.
Из дальнего угла раздался сердитый выкрик:
— Не люблю неправду!.. Рази так можно, тетка Настасья, а? — спрашивала горластая и смелая Клава Маркова у старухи Зеленихи, которая виновато моргала и упрашивала гостью не шуметь.
Клава отмахнулась и, облокотившись на стол, запела высоким приятным голосом старинную песню. Многие знали ее и охотно поддержали Клаву. Вера тоже припарилась[51], но, когда в песне незнакомая девушка стала жаловаться на свою горькую судьбу:
Как же мне, девице, веселою быть?
Батюшка с матушкой неправдою живут,
Младшую сестрицу вперед замуж отдают.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
у Веры по бледному лицу покатились непрошеные слезы, и она, чтобы не расплакаться, бросилась к двери.
Заметив это, Петр поспешил за ней, но у дверей заслонила ему путь Нюра Лисина. Девушка была чуть навеселе, она широко раскинула руки, в шальных глазах сквозь озорную веселость пробивались укор и просьба.
— Куда разбежался?! Девки за угол по нужде, и ты к ним! Вот бесстыжий-то!
К Нюре присоединились ее подружки и с хохотом принялись теребить слабо отбивающегося Петьку. Он шутя сгреб их в охапку. Девчата с хохотом вырвались, оставив в объятьях парня Нюру, которая визжала от радости и нарочно подставляла губы.
Сзади раздался хрипловатый мужской голос:
— Так ее, Петруха, так! Жми, такую мать!
Петр оглянулся и увидел Егора Лисина, который раскачивался на своих кривых ногах и ухмылялся ему. При виде зеленовато-серых глаз Егора он сразу же отрезвел и, толкнув ногой дверь, вышел на крыльцо. Здесь его охватила приятная прохлада ночи, с высоты добродушно улыбалась луна, и она как бы успокаивала людей. Прислушался. Где-то за баней шушукались девчата.
Широко распахнув дверь, кто-то вывалился на двор и, матерно выругавшись, стал шарить у крыльца.
