Миша не выдержал, шепнул Павлу, когда они сблизились у одного из камней:
— Товарищ начальник, к вам старик в Конскую Голову приходил, Халузев. Так поймали его. Вечером поймали на Перемете. Хотел сбежать. Денег при нем было много.
— В стену упремся, что ли? — спросил Осип.
В темной гряде скал обозначилась еще более темная полоса, шедшая вкось сверху вниз. Это было узкое ущелье.
— В щель первые пройдем мы с вами, Павел Петрович, вместе с Голубком, — сказал Игошин. — Другие будут двигаться за нами редкой растянутой цепочкой. Петюша с Осипом пройдут последними. Теперь нам проводник, собственно говоря, уже не нужен. Собака на верном следе, ишь как рвется!
— Да, она ведет хорошо.
Вошли в теснину между утесами. Один из них высился крутой стеной, другой склонился к нему, точно застыла гранитная волна, собравшаяся ударить в обрыв. Идти стало еще труднее: теснина представляла ложе ручья, камни осыпались из-под ног, скатывались в воду.
Руководители колонны вздохнули с облегчением, когда ущелье кончилось. Открылось пространство, которое сначала показалось безмерным: широкая чаша в отвесных, высоких бортах, заваленная, загроможденная понизу камнем.
Путеводной нитью в каменном хаосе служил все тот же быстрый и строптивый ручей.
— Всё к гилевским каменоломням идем, — отметил Максим Максимилианович. — Их от этих мест отделяют болота.
Голубок резко потянул в сторону от ручья.
— На праву руку надо, — в тот же миг проговорил Петюша.
Отрезок пути в каменном хаосе дался тяжелее, чем весь переход от Конской Головы до камней, и, как казалось, кончился ничем, но Голубок тянул Павла дальше по каменной осыпи, к самой скале.
— Вверх надо, — подсказал Петюша.
Черная черта, прорезавшая отвесный борт чаши, которую люди сначала приняли за трещину, в действительности оказалась тропинкой не шире человеческой ступни, круто уходившей вверх.
Месяц, висевший над острым краем чаши, осветил лицо Игошина, когда он обернулся к участникам экспедиции. Уже не оставалось в нем невозмутимого спокойствия и неторопливости пожилого человека: Игошин стал моложе и выше, глаза светились.
— Тут ты, Петюша, и видел «тех»? — спросил он. — Точно помнишь: троих?
— Трое прошли.
— В «гору»?
— В «гору»… Я за тем камешком лежал, грелся, а «они» и прошли. Впереди высокий, а другие будто ниже, мельче.
Сердце Павла сжалось.
— Пойдешь с нами в «гору»? — спросил Игошин у Петюши. — Не боишься?
— Пойду, — согласился тот. — Чего мне бояться!
— Ты смел! — усмехнулся Игошин. — Нет, вы, сержант Асанов, с Боярским и мальчиком останетесь внизу. Выберите себе место среди камней, устройтесь поудобнее и ждите…
— Чего ждать-то? — недовольно пробормотал Осип. — На миру лучше.
— Не мешайте! — резко остановил его Игошин. — Вы, Максим Максимилианович, передайте Боярскому свою двустволку, достаточно с вас пистолета. Запомните, товарищ сержант: если увидите, что кто-нибудь вышел из «горы» и не подал условного знака — а условным знаком будет свист, — пропустите, не подавая признаков жизни. Когда уйдут далеко, дайте несколько выстрелов может быть, Колясников услышит и лучше подготовится к встрече «гостей». В «гору» пойдем мы с вами, Павел Петрович, Первухин младший и сержант Трофимов. Вы, Максим Максимилианович, как хотите.
— А вы думаете, как я хочу! — рассердился Абасин. — К тому же я, кажется, врач.
— Не ждал от вас другого ответа, уверяю вас… Издали прикатил выстрел, затем другой, третий: это означало, что партия Самотесова столкнулась с теми, кто хотел выйти из шахты. Спустя некоторое время послышался еще один выстрел: партия Самотесова задержала или, в случае сопротивления, уничтожила одного из врагов.
— В «гору»! — отрывисто проговорил Игошин.
— Я с собакой впереди! — напомнил Павел.
— Ступайте!.. Доктор, раздайте фонарики, свечи… Всё! Пошли! Помнить: никто без моего приказа от группы не отрывается.
Голубок уже тянул Павла вверх по тропинке, за ними шел Игошин, шествие замыкал Трофимов. Цель этого торопливого движения была определена заранее: возможно быстрее миновать пещеры и выйти к выработкам шахты, смыкавшимся с пещерами, отрезать путь тем, кто находился в «горе». Предполагалось, что они знали больше выходов из шахты, чем осаждавшие, нельзя было выпустить «волчий выводок» из шахты в лабиринт пещер — на свободу.
Подъем кончился узкой площадкой длиной в несколько метров. Эта площадка уходила в трещину, как за каменную ширму, и кончалась лазом, дышавшим холодной сыростью. Сдерживая Голубка, Павел зажег электрический фонарик. Луч выхватил из темноты надпись, сделанную черной краской на камне:
«Люба Н. и Степа Т. эту пещеру осмотрели, май 1889 года».
Внизу были нарисованы два пылающих сердца, нанизанных на длинную стрелу.
Павел на коленях пополз вслед за собакой.
Все должно было решиться этой ночью. Павел чувствовал приближение минуты, несущей полную ясность, и стремился ей навстречу, как стремится навстречу опасности человек, для которого самое невыносимое — неизвестность и сомнение. Этому чувству было подчинено все в его душе; и все, что он видел, все, что встречал его взгляд, воспринималось только как препятствие или как выигрыш на пути к цели. Он больше всего боялся, что группа Самотесова задержала именно того человека, который был нужен ему.
Лаз кончился; высокая кровля первой небольшой пещеры ушла вверх, в темноту.
Все столпились вокруг Игошина.
— Лиха беда начало, — проговорил он, счищая глину с колен. — Теперь дальше!
Пещеру осмотрели. Здесь было несколько отверстий на различной высоте от пола, но лишь над одним из них чернел нарисованный копотью факела крест, да и без креста было видно, что этим лазом пользовались люди: к нему по мокрой глине вели следы ног. Павел вспомнил из рассказа Петюши, что тому приходилось за минуту до освобождения ползти на животе.
— Спустите собаку! — сказал Игошин.
— Голубок, не уходи далеко! — приказал Павел, и собака приблизилась к ходку, несколько раз обернулась к Павлу, приглашая его за собой.
Было узко, грязно, пальцы тонули в вязкой, почти ледяной глине. Иногда Голубок останавливался, дожидался Павла, как бы подбадривал его глухим рычаньем и продолжал путь.
Вознаграждением послужила вторая пещера. Это был многоколонный круглый зал. Белоснежные, блестящие разноцветными огнями столбы, широкие вверху и внизу, были узки посредине. Они бесконечно повторяли друг друга, уходя вдаль и теряясь в темноте. Между столбами блестели маленькие озерца с прозрачной, почти невидимой водой. Голубок напился, то же сделали и люди. Вода оказалась ледяной, жесткой, поистине каменной. Абасин и Миша направляли свет фонариков на столбы, на кровлю; все сверкало, все поражало необычностью форм.
