Он не успел еще опомниться, хотя уж привскочил на локте, но не успел сунуть руку под подушку, за револьвером. Полог распахнулся. На пороге палатки, со свечой в руке и с револьвером – в другой, стоял человек.
Роман разжал побелевшие губы, выдохнул: Бог мой.
На пороге палатки стоял Леон.
– Мне надоело ждать, – он разлеплял рот еле-еле, будто нехотя, выталкивая слова. Слова ронялись холодно, как тяжелые, холодные капли. – Давай меч. Вы все мне надоели, ублюдки. Я устал вас убивать. Я мог бы перестрелять вас всех в палатках, сейчас, пока вы все дрыхнете. Но я не стану этого делать. Мне все обрыдло. Мне обрыдли вы, жалкие энтузиасты, последние идиоты, гадкие романтики. Мне обрыдли мои хозяева. Я не хочу больше работать на них. Я мальчик на услугах, мальчик сбегай-в-лавку-за-селедкой, мальчик-принеси-вина, мальчик для порки. Мне мало платят. Касперскому платят гораздо больше. Касперский гребет баксы лопатой. Мне же шпыняли все времч, все, пока я работал на них. Я понял: я должен действовать сам. Я должен и могу взять сам то, что тягаете вы друг у друга, суки. Что вы отнимаете, делите, за что стреляетесь, за что платите бешеные бабки. Я устал прислуживать. Я тоже хочу владать. Я тоже хочу быть господином! – пронзительно крикнул он.
Светлана, голая, стремительно вскинулась на матраце, взвизгнула, закрыла обнаженную грудь руками, простыней. Леон с вожделеньем глядел на нее.
– А тебя, красивая сучонка, – сказал он, искривив рот, – я поимею на глазах у твоего хахаля. Когда подраню его так, что он и шевельнуться не сможет. Сможет только смотреть. Достаточно я на вас насмотрелся уже, голубки. Слишком сладко целовались ваши клювики, патока капала. Вам все было нипочем. Вокруг вас убивали, а вы друг на друга не могли насмотреться. Ведь это же нехорошо как-то, Роман Игнатьич, вы не находите?!..
Светлана зажала рот рукой. Роман обернулся к ней.
– Тихо, родная, – он был очень бледен. Оранжевый язычок свечи, как свет масляного светильника, озарял его снизу. Тоже нагой, в одних плавках, среди откинутых простыней, смуглый, он был похож на древнего бога, царя. – Не вздумай кричать. Не буди никого. Сейчас мы разберемся.
Он видел только одно – дуло револьвера, черным глазом глядящее на него.
– Чего ты хочешь, Леон?.. Мне кажется, ты с ума…
Он заорал на всю палатку надсадно. Он не дал ему договорить.
– Не-ет! Я с ума не сошел, профессор! Шалишь! Я все давно продумал! Я продумал, как я буду убирать с дороги вас всех, всех, поочередно, поодиночке… и мне это удавалось! Я обводил вас вокруг пальца! Вы и не подумали на меня, что это я мог убить! Потому что я хороший! Я хороший, хороший!.. – Он оскалился, изгаляясь. Револьвер заплясал в его руке. – Вы доверяли мне все, даже кухню! Я мог бы подсыпать любую порцию какого угодно яда в Славкину чертову кашу! Я уже сыпанул в бутыль с кагором синильной кислоты… больной ваш Ежичек мог бы уже тысячу раз отправиться на тот свет, дозу я вогнал в вино лошадиную… да ты, сука, видно, догадалась, вино вылила! Стерва! – Он повернулся к дрожащей Светлане. – Догадливых – не люблю! С догадливыми у меня особый разговорец будет…
Роман облизнул губы.
– Что ты, Леон, – он старался, чтоб его голос звучал твердо. – Мы сможем договориться. Мы…
Револьвер плясанул еще раз в его руке. Он истерически, визгливо расхохотался.
– Договориться?! Опять договоры, приговоры… Не хочу! Эти договоры вот у меня уже где! – он резанул себе горло краем ладони. – И вас убивать я уже больше не могу! Конечно, если б я вас всех замочил сегодня ночью… всех… и взял меч и удрал с ним, меня бы никто не нашел, никто! В России сейчас вся милиция – мафия насквозь! Они бы меня только поддержали, менты, даже если б и заловили случайно, едва б я им пообещал лишь куш… ноготочек от тех бабок, что я выручу за меч! И не аукционах у шефа! Мне и шеф – кость в горле! Я сам себе шеф! Я казню! Я повелеваю!
Холодный пот тек по лбу, по вискам Романа. Все. Конец. Это маньяк. Это классический маньяк, клинический случай. Если Светлана проходила практику в психушке, она видала таких. Что делать?! Говорить. Говорить без перерыва. Не дать ему ни на минуту задуматься. Не потерять нить общенья с ним. Если он будет слышать только себя – все, каюк. Он выстрелит в них и не задумается.
– Давай меч, сука! – крикнул Леон. Под его неряшливой щетиной мучнисто белели бледные щеки. Револьвер в руке уже не дрожал, не дрыгался. – Спишь на нем!.. Девка твоя играется им!.. Игрушку нашли… что стоит столько баксов, сколько звезд в небе… Я уж найду ему местечко на земле получше, чем твой загаженный кейс. Ну!
Светлана не отнимала руку от рта. Она вся тряслась. Девушка, та девушка верхом на играющем льве, на рукояти… Роман обернулся, еле заметно кивнул ей. Она полезла под подушку, вытащила меч.
– Это он?.. а то палку мне от акации подсунете… а?!..
Она вытащила меч из ножен – очень медленно.
– Возьми, Роман. Отдай.
Роман взял меч из ее рук.
– Да, конечно, Леон, ты прав. Меч должен быть у тебя. Я и сам об этом подумал.
Он сказал это настолько серьезно и правдоподобно, настолько искренно, что Леон на миг опешил, раздумывая над его странными словами, и револьвер в его каменной руке дрогнул.
Одной рукой целясь Роману в лоб, другую Леон протянул, чтобы взять меч.
И Роман, неуловимо и сильно размахнувшись, встав на матраце на колени, ударил мечом по револьверу. Леон не успел выстрелить. Его кольт полетел в сторону. Светлана прыгнула, как львица на добычу, накрыла револьвер голой грудью, схватила руками, и так, держа обеими руками, вытащила его из-под груди, из-под голого живота, и наставила на Леона. Она была вся голая, нагая, и мужчины не видели ее наготы. Глаза, застланные бешенством и кровью, уже не видят красоты. Одеться Светлана уже не могла. Голая амазонка, воительница. Пламя свечи колыхалось, рвалось. Рвалась на куски душная, жаркая тьма палатки.
– Ты… ты, подонок!.. ты…
– Бешеная девочка, – прохрипел Леон. – Хорошая девочка. Хвалю. Классная ты сучка. Нам бы таких. Шефу бы. А то одну такую сучку мы в Стамбуле потеряли. Незаменимая была. Работала изящно. Мочила всех не хуже мужика. В меня влюблена была. Да нарвалась. Гречанка, между прочим. Как эта… ваша… Славка.
Он передохнул. Светлана крепко вцепилась в револьвер. Она держала боевой револьвер впервые в жизни. Она никогда не была даже на учебном стрельбище. Даже в тире. И Леон это понял. Учуял.
– Ты не умеешь стрелять, шлюха. Ты не выстрелишь. Зуб дам, не выстрелишь. Ты не сможешь убить человека, шлюха. Только я смогу. Потому что я ас. Это моя профессия. Я убивал. А ты всегда лечила людишек. Ставила им капельницы. Всаживала в них укольчики. Кормила с ложечки микстурочкой. Перетягивала вены жгутом… Ты не убивала! – надсадно крикнул он. – Не убивала! Ты не убьешь!
