Затем, вдруг почувствовав угрызения совести, Изабелла покачала головой.
Ее отец снова и снова говорил ей, что она создает проблемы и что за ней необходимо присматривать. И он был прав! Тайные встречи с одним любовником можно было счесть просто опрометчивостью, которую способна проявить девушка, даже если ее всегда держали на коротком поводке. Но вот с двумя любовниками…
Она закрыла рот ладонью, чтобы подавить… Подавить что? Смех? Или стон? Она сама этого толком не поняла, а потому ускорила шаг, чтобы отвлечься от подобных мыслей.
Теперь ей, конечно же, нужно было думать еще об одной душе – о ребенке, развивающемся внутри нее. Новая жизнь. Она позволила себе вообразить, что у ее еще не родившегося ребенка может где-то иметься близнец по душе – спутник, уже появившийся на белый свет и пока еще ни о чем не подозревающий. Она перепугалась, даже пришла в ужас, когда почувствовала, что беременна, но чудо рождения нового человека оттеснило все остальное на задний план.
Ее отец будет потрясен и разгневается – в этом она была абсолютно уверена. Когда отец узнает о ее беременности, он станет орать на нее и говорить непристойности. Он, возможно, обзовет ее шлюхой и скажет, что она опозорила его и навлекла дурную славу на всю его семью. Ему захочется ударить ее – так, как он иногда бил ее мать. Однако Изабелла знала, что, несмотря на желание ударить дочь и явно достаточный повод для этого, он не поднимет на нее руку.
Филипп Критовул был склонен к насилию, но отнюдь не по отношению к ней, Изабелле. Она была его самой ценной собственностью («собственность» в данном случае – очень даже подходящее слово), и он не допустит, чтобы ей был причинен какой-либо вред, даже если из-за ее недавних поступков и их последствий будет опорочена его репутация.
Затем она стала думать о своем приболевшем любовнике, который лежал сейчас в своей кровати. Бадр Хасан был хорошим человеком, и когда-нибудь он станет хорошим отцом. Однако у их отношений не было абсолютно никакой перспективы. Если он попытается занять место рядом с ней, это станет для него смертным приговором и ничем больше.
Ее мысли переключились на друга Бадра, Патрика Гранта, и на то, что он сказал ей, когда она призналась ему в том, что беременна, и в том, что собирается расстаться с Бадром…
– Бадр любит тебя, и тебе следует рассказать ему об этом, – сказал Патрик. – Он будет хорошим отцом для ребенка и хорошим мужем для тебя.
– Я знаю, что он любит меня, и именно поэтому он не должен ни о чем узнать. Мне необходимо с ним расстаться. Других вариантов нет. И поскольку я должна с ним расстаться и мы не должны больше видеться, нет смысла ему о чем-то рассказывать. Ему и так будет больно, а потому я хочу уберечь его от еще более сильных страданий.
– Это не может быть правильным решением, – возразил Патрик. – Должно иметься еще что-то такое, что я могу сделать.
Она улыбнулась ему и прикоснулась ладонью к его лицу.
– Кроме всего прочего – и это самое важное, – ты его самый лучший друг, – сказала она. – Ты теперь будешь нужен ему как никогда прежде.
Он отвернулся от нее и потихоньку пошел прочь, низко опустив голову, – так, как это делает наказанный ребенок. Она оставила свою руку протянутой к нему, но он не обернулся. В глубине души она была этому даже немножко рада.
Он вообще-то был прав: Бадр наверняка был бы хорошим отцом для ее ребенка и хорошим мужем для нее самой. Но не здесь и не сейчас.
Двое мужчин, спрятавшиеся в темной улочке, подождали, пока Изабелла пропадет из их поля зрения, а затем, выйдя из тени, пересекли улочку…
Полчаса спустя в горящую спальню ворвался Патрик. Он увидел, что пламя разгорелось уже так сильно, что его попросту невозможно было потушить. Опустившись на четвереньки, чтобы уклониться от самого сильного жара, он стал продвигаться вперед и нашел своего друга не взглядом, а на ощупь. Гигант пребывал в бессознательном состоянии и наполовину свалился с кровати. Его одежду уже лизали кое-где языки пламени.
– Проснись! – заорал Патрик и начал тащить к выходу неподвижное тело великана. – Ну же, Бадр! Проснись!
Ямина открыла глаза. В комнате было тихо. Рассказ уже закончился. К большому неудовольствию Константина, очень часто происходило именно так: где-то в середине своего повествования, почти всецело увлекшись им, он вдруг замечал, что ее дыхание изменилось. Сколько бы раз она ни говорила ему, что это является своего рода комплиментом – ведь он заставил ее почувствовать себя такой защищенной и расслабленной здесь, на его кровати рядом с ним, что не задремать было почти невозможно, – Константин все равно обижался.
– Пойми, я для тебя своего рода учитель, – говорил он после того, как ему приходилось будить ее, – но у меня не получается удержать внимание класса, состоящего всего из одного ученика.
– Ты для меня не учитель, – возражала она, принимая сидячее положение, разглаживая складки на своей одежде, приводя в порядок прическу и проверяя, нет ли в уголках ее губ слюны. – Учителей у меня полно, но спать рядом с тобой – засыпать рядом с тобой – это мое любимое занятие. Мне нравится лежать здесь, в твоей кровати. Твой голос звучит для меня, как музыка… Он лишает меня сил.
Она делала вид, что теряет сознание, и падала на спину. Он, фыркнув, убирал свои фигурки и контуры и открывал шторы и жалюзи. Солнечный свет, ворвавшись в комнату, разрушал интимную обстановку, как какой-нибудь злодей.
О чем он не упоминал и о чем она старалась никогда не напоминать ему – так это о том, что находиться рядом с ней спящей ему нравилось ничуть не меньше, чем рядом с ней бодрствующей. Ее сонное дыхание втягивало его в себя, как зыбучий песок, и он почти всегда начинал дремать вслед за Яминой. Он чувствовал себя счастливее всего рядом с ней – как в реальном мире, так и в мире снов.
В этот раз, однако, все было как-то по-другому. Когда она проснулась, ее голова покоилась на верхней части его ног, но сейчас почему-то в ее щеку упирался какой-то твердый выступ. Она подняла голову, чтобы посмотреть, проснулся ли Константин, и увидела, что, в отличие от всех предыдущих таких пробуждений, она проснулась раньше его. Глаза ее принца были закрыты, и дышал он медленно и глубоко. Осторожно – очень осторожно – она прикоснулась рукой к твердому выступу под простыней. От выступа этого исходило тепло, и Ямина, заинтригованная странностью данной ситуации, легонько погладила его. Он дернулся при ее прикосновении. Она едва не расхохоталась, но, проникнувшись вдруг ощущением серьезности и важности происходящего, приструнила себя.
Константин имел обыкновение говорить, что он уже наполовину мертвый – мертвый ниже талии. Однако выступ – твердый и упругий – приподнимал сейчас простыню у нижней части его живота и являлся явным признаком жизни.
