— Стоять смирно, господин немец?
Ефрейтор взглянул на его деревяшку и ничего не ответил.
Вслед за Глыбой подошли Юра и Саша и, наконец, снимая на ходу фартук, рядом со шкипером остановилась Нина.
— Все в сборе, — доложил шкипер.
«Представитель» немного помолчал, словно собираясь с мыслями, потом начал:
— Ты есть, ты есть, ты есть, — он пальцем поочередно показывал на шкипера, Глыбу, Нину, Юру, — все есть под моим команда. — Я есть, — Люмке стукнул себя в грудь, — начальник. Я требовать: раз — на корабль никакой политика. Никакой! Два — на корабль ни один посторонний шеловек не быть должно. Три — за имение оружья я арестовать. Иметь вопросы?
Команда молчала. Фриц Люмке пытливо ощупывал глазами рыбаков. Особенно долго он смотрел на шкипера, на его упрямую складку между бровей. И, кажется, остался доволен первыми наблюдениями. На его лице появилось нечто похожее на улыбку, и Люмке сказал:
— Завтра, когда есть пять часов — все пошел море. Тоже и я.
Вслед за ефрейтором на берег съехали шкипер, Глыба, Юра Араки. Нина и Саша должны были дежурить на шхуне до тех пор, пока их не сменит Юра. Он обещал вернуться к полудню. Но не прошло и часа, как Юра явился на шхуну. Он был до крайности возбужден. Глаза его блестели.
— Видите? — показал он рукой на высокую баржу, стоявшую с наружной стороны мола. — Видите баржу?
— Видим баржу, — ответил Саша.
— Смотрите на борт. Рядом с кормой иллюминатор. Видите? Так вот, за этим иллюминатором сидит человек, которого немцы наверняка расстреляют или повесят. Коммунист. Подпольщик.
Юра умолк и стал пристально разглядывать далекий иллюминатор баржи, неясный силуэт часового, ходившего взад-вперед по молу, застывшую стрелу подъемного крана, нависшую над морем. Потом он сказал:
— Мы должны помочь этому человеку. Понимаете, нам это легче сделать, чем другим... С моря... На шлюпке.
— Это все правда? — тихо спросила Нина.
— Все правда. Я встретил знакомую девчонку. Отец у нее — грузчик в порту. Она от него все узнала.
— Кто эта девчонка? — спросил Саша. — Ей можно верить?
— Гнетнева.
— Валя Гнетнева? — вспомнила Нина. — Я ее хорошо знаю. Комсомолка.
Теперь и Нина, и Саша тоже смотрели на маленькое оконце, темнеющее в борту баржи. Со шхуны казалось, что баржа стоит вплотную к немецкому транспорту, словно пришвартованная. Но на самом деле между транспортом и баржей пролегала широкая каменная стена мола, по которой вышагивал часовой с автоматом в руках.
Баржа была странная. Верхняя часть ее кормы, как у каравеллы, нависла над водой. Руль почти на метр выступал из воды, широкая черная ватерлиния перепоясывала баржу.
— Этот ефрейтор Фриц, наверно, вернется и будет ночевать на шхуне, — наконец раздумчиво заговорила Нина.
— Тем лучше! — убеждал Юра. — Если нам удастся это сделать и немцы утром поднимут панику, мы тут ни при чем. Ефрейтор Фриц подтвердит, что вся команда ночевала на шхуне.
— Ветер, кажется, свежеет, — заметил Саша.
— И что? — Юра посмотрел на море, покрывшееся крупной рябью.
— Хорошо, — неожиданно ответил Саша. — Иллюминатор придется распиливать, и всякий шум... Волны заглушат это... Хорошо все складывается.
*
Ветер все больше крепчал. Море потемнело и глухо вздыхало. О борт шхуны бились еще невысокие, но уже островерхие волны. Якорная цепь то натягивалась, как тетива, то внезапно провисала, почти до самого клюза погружалась в воду. Луна на минуту выглянула из-за туч и, словно испугавшись мрачного и неласкового моря, снова скрылась. Ванты и тросы угрюмо пересвистывались, шхуну переваливало с боку на бок, и мачты чертили невидимые линии в небе. Вдали чернел горизонт, и оттуда, казалось, вытекал мрак.
В кубрике стояла глубокая тишина. Только посапывал во сне Иван Глыба, да скрипела деревянная обшивка судна.
Юра Араки лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к ветру. Ему казалось, что шхуна несется в штормовом море, на палубу вкатываются громадные волны и, снова падая за борт, клокочут и пенятся. Низко по небу мчатся темные тучи, почти задевая за верхушки мачт. И где-то далеко-далеко, за гребнями волн, гудит корабельный колокол, призывая на помощь. Шкипер Шорохов всматривается в темноту и кричит хриплым простуженным голосом:
— Лево руля! Пошел все наверх паруса ставить! Живо, молодцы! Поднять бизань, очистить грота-фал! Живо, черт бы вас подрал!
Юра улыбается. Это не шкипер, это Ленька Глыба командует невидимыми матросами. Фантазер! Мечтатель! Юра Араки тоже любит мечтать. Разве мало он был в свое время и шкипером, и корсаром, и открывателем земель, и индейцем... Юра снова улыбается и вспоминает один из случаев. Они с Сашкой Аджаровым учились тогда в третьем классе. Фенимор Купер покорил сердца мальчишек. Только успев прочитать первые страницы «Зверобоя», Юра сразу перенесся в тот мир широких лесов и озер, где за дымными кострами индейцы передавали друг другу трубку мира, где острый томагавк рассекал черепа врагов и последний из могикан Чингачгук выходил на тропу войны. Все было ново и необыкновенно. Он, Юра Араки, перестал быть самим собой. Это уже не он шел в школу с книгами под мышкой и с бутербродом в кармане. Великий воин Чингачгук осторожно крался по лесной тропинке, низко наклоняясь к земле и изучая следы. Вот он подходит к большому вигваму, который когда-то назывался школой, и с горделивой осанкой, как и подобает воину, приветствует своего бледнолицего брата:
— О, славный Соколиный Глаз! Привет тебе от великого краснокожего воина Чингачгука!
Щупленький сторож с метлой в руке смотрит в недоумении на «краснокожего» и пожимает плечами.
— Что с тобой, братец? — спрашивает он. — Чи белены объелся?
— Я вышел на тропу войны, о бледнолицый брат, и пусть гуроны трепещут, как листья на дереве! — продолжает «воин» и подходит ближе к сторожу. Тот на всякий случай отступает к двери и поднимает метлу.
— Довольно, братец, шутить, — замечает он. — Никакой я тебе ни соловьиный глаз, а сторож Михеич. Понятно?..
Но «делавара» нелегко провести. Он снова делает шаг вперед и говорит:
— Мой брат хитер, как лисица. Это достойно великого бледнолицего воина...
Михеич скрывается за дверью, «Чингачгук» остается один и, скрестив на груди руки, некоторое время продолжает стоять безмолвно...
На другой день в перемену Юра остановился около стенгазеты, которую уже окружили ребята. В большой рамке, разукрашенной листьями дуба, стоял «краснокожий» Юра Араки с закрытыми глазами, скрестив на груди руки. На поясе у него, как убитые куропатки, висели скальпы. Рядом лежал томагавк — что-то похожее на топор мясника. Лицо у Юры было татуировано, в волосах торчали перья. Под рисунком надпись:
