Верно, он не понял, к чему я клоню.
— Нет уж, увольте. Дайте дожить тихо.
— Арсений, — сказал я, — ты сам постоять за себя должен. Не в Афонине дело. Одно к одному. Снасть, что в море на льдине унесло, три тысячи стоит.
— Всё равно, — сказал он, — повернешься — бьют и не повернешься — то же самое. Ну что я могу?
— Этак хуже бить будут, — молвил я в сердцах и потерял нить рассуждения. Арсений же вдруг замкнулся, морщины, игравшие на его лице, как пенка на молоке, застыли и словно врезались глубже.
— Обследование идет, Арсений, — строго проговорил я. — Мелешко приехал, товарищ из области. Афонин днем и ночью к нему бегает.
— А Савва что? — заговорил Арсений обиженно. — Савва не знает меня разве? Савва не знает — брал я когда чужое, губил общественное добро?
— Знает, Арсений, — сказал я. — Он меня и послал. Общество тебе верит, Арсений, ты не сомневайся. Я от Саввы, от всего правления к тебе. Первым делом ты должен написать объяснение насчет сетей, а я отнесу Мелешко.
Это я, положим, сказал ему по собственному почину. К слову пришлось.
— Вот тебе конверт и бумага, Арсений, пиши, — прибавил я.
Я подождал, пока он напишет, а потом завел речь о главном.
— Понатужился бы всё же, — начал я, — показал бы завод. С пещурой, понимаешь, вопрос не терпит, а дело миллионное…
Некоторое время он смотрел на свои ладони. Темные, жесткие — смола въелась.
— Арсений, — сказал я, — сам не пойдешь — другим дай напутствие.
Избушка тряслась от ветра, море шумело громче — надвигался прилив. Море подступало к нам, подхватывало плавник, клочки водорослей, сгустки пены, плескалось совсем близко, словно и его касался наш разговор.
— Вот что, Евграф, — молвил он, — коли веришь мне, я скажу. Нет туда дороги. Смотрел я.
— Ходил? Ходил, значит, в Зимние горы?
Он кивнул.
— А Савве сказал?
— Он не знает. Ему-то я согласия не дал идти, стар, говорю. Он с тем и ушел. А я дал мозгам движение. Погода, вишь, препятствует лову, дай оставлю тут Короткова, схожу, попробую, Евграф! С моря к заводу нельзя пройти, — разве если обсохнет после дождей. Реку завалило, нет по берегу пути, вовсе нет. Обвал. Река в Гусиное озеро течет. А через кручи, тебе самому понятно, как…
— Понятно. Гибель — через кручи идти.
— То-то и есть. А хоть ты и дойдешь до места, какой толк? Как ты вывезешь пещуру? Без реки-то.
— Эх, незадача! Надо же тому быть — лежат наши миллионы в таком проклятом месте, в Зимних горах! Арсений, — говорю, — неужели откажемся? Выход должен найтись.
У меня даже голос пресекся, — до того стало досадно.
— Сухой путь нужно найти.
— Бог с тобой, — испугался я. — В болоте завязнем.
Мы замолчали.
— Евграф, — сказал Арсений, — коли не веришь мне, сходи сам посмотри, завалило реку или нет.
— Ерунду ты болтаешь, Арсений, — ответил я твердо, — сущую ерунду. Даже слушать невозможно.
Мы поели ухи, выпили чаю и легли на топчан. Арсений заснул сразу, как младенец, мне даже смешно стало, до чего быстро он уснул. Щетинистую свою щеку на ладонь положил, — ну, чистое дитя!
Кроме нас в избе был будто еще третий. Не могу сказать, отчего мне так показалось. Наверно, оттого, что в другом углу белел полог от комаров, простыня, подтянутая бечевками с потолка, — ни дать ни взять лежит кто-то там, накрывшись простыней, и не спит, прислушивается к моему дыханию и думает.
Но там, конечно, никого не было. Какие комары в этакую стужу! Всех прибило.
За стеной море ворочалось. Прямо точно в стену бьет волна, — прилив идет.
Утром Арсений встал молчаливый, занятый какой-то мыслью. Я не спрашивал, — сам выложит.
— Евграф, — произнес он вдруг со вздохом, — и зачем я сказал тебе?
Я не понял.
— Ведь не поверят мне, что я был там, в горах. Не поверят. То отказывался, стар, вишь, а тут — реку заволокло, дороги нет. Не поверят мне, Евграф, Афонин особенно…
— Опять ты чепуху городишь, Арсений, — сказал я.
— Нет, ты погоди. А коли я недоглядел чего? Ведь едва добрел. Не те годы-то.
Очень мне стало жаль его, но я сказал строго:
— Ну, главное-то ты видел? Завалило реку?
— Завалило. Так ведь не поверят мне… Раз вором считают, так что уж… Не поверят, — упрямо повторил он и поник.
Локоть он поставил в лужицу пролитого чая и не отдернул.
«А он прав, — подумал я. — Афонин первый подымет крик — нельзя, мол, полагаться на старика, надо проверить… И Кузьмич подхватит. А Савва не сумеет их унять, мягок очень. Цыкнул бы на них…»
— Евграф, я тебе нарисую, где я ходил. У тебя ноги крепкие. А? Пойдешь, посмотришь.
— Обожди, — перебил я. — Во-первых, я еще не иду.
— Пойдешь, Евграф, — ответил он. — Вижу, тебе самому охота пойти. А про меня молчи, будто я и не был там вовсе. А? Ладно?
— Ладно, — сказал я. — Пускай так.
И тут же я рассердился на себя. Вот он — репей-то под языком. Не пойму, как вырвалось у меня! Да какое право я имею смолчать, раз меня Савва послал? Я поглядел на полог от комарья, словно и впрямь там лежал кто-то и слушал.
— Вот и хорошо, милый, выручишь, — обрадовался Арсений и поцеловал меня.
Ну как я теперь возьму свои слова назад! И я обещал ему, дал честное слово, что не скажу никому.
На прощание он нарисовал мне план своего похода, по памяти, чернильным карандашом, на листке, выдранном из школьной тетради.
Утром я надел сумку, поблагодарил за хлеб-соль и вышел.
Почту я ро́здал, остались только газеты да журнал «Знание — сила» для Самохвалова, нашего смолокура. Сумка легкая, зато дорога впереди длинная, безлюдная — сперва берегом, а потом лесом.
Впрочем, сегодня она покажется короче. Есть над чем поразмыслить.
Нет, Арсения мы в обиду не дадим.
Не впервой мне таскать заодно с почтой чужие заботы и тайны. Иной раз, по просьбе малограмотной старушки, прочтешь письмо вслух, а то и ответ напишешь, да тут же и положишь к себе в сумку. К примеру, бабка Татьяна, мать костромича Савельева. У нее сыновья и дочери по всему Советскому Союзу раскиданы: на Урале есть, на Кавказе, на Ангаре и в Москве даже. Так мы с ней читать письма прочь из дома выходили, во двор. Каждый ее к себе тянет, внуков нянчить, а она по доброте всем обещала приехать — ну и заварила кашу. Уж полгода здесь гостит, у сына, женатого на нашей курбатовской, а остальные дети, слышь, обижаются! Как им написать! Всегда бабка Татьяна со мной советуется. Не знает она, ехать ли ей отсюда, а если ехать, то в какую сторону.
Она, видишь, считает, коли я почтальон, значит должен ей всё объяснить по географии, где какой климат, какие люди, ну и насчет снабжения продуктами тоже.
