И этот «умелый» по своему физическому типу был гораздо более близок к нам, чем зинджантроп. У него не было развитых надбровных дуг, низкого, скошенного назад лба и тяжелой верхней челюсти. А сенсационность находки заключалась в том, что «умелый» был старше зинджантропа! То есть примитивные существа жили позднее, чем существа высокоразвитые!..
Единственное объяснение, думал я, может заключаться лишь в том, что эволюционная цепь не так прямолинейна, как многие предполагали. Скорее, это не цепь, а дерево, отдельные ветви которого могли отмирать. Не зря в антропологии возник даже термин — «тупиковая ветвь». Пример — неандерталец, потому что большинство ученых в наши дни отказывается считать неандертальца нашим ближайшим предком… И могли же, думал я, быть времена, когда одновременно обитали на планете существа, весьма разные по своему физическому развитию и уровню мышления… Как долго они двигались параллельными курсами, и не представителем ли такой отмирающей ветви является мой простуженный пленник, сумевший пережить неандертальцев и кроманьонцев и сейчас так трудно умирающий в тесной палатке своего далекого внука?..
6
Ветер завывал все сильнее, временами в щели вдувало снежную пыль. Близко к утру я расслышал сквозь шум ветра что-то вроде исполинского вздоха. Палатку встряхнуло, и откуда-то пришло и стало шириться тревожное странное шуршание.
Своей непонятностью оно страшило больше, чем шум надвигающейся метели. Потом палатку приподняло, и из щелей хлынули на меня и на йети ледяные струи. Не мешкая, я вспорол ножом полотно палатки и вывалился прямо в мутную клокочущую воду. Налетевший вал накрыл меня с головой и отбросил прочь. В лунном свете я увидел, как фантастически медленно обваливаются со стен, окруживших озеро, ледяные искрящиеся козырьки. Они рушились в воду и поднимали перед собой белый вал, а потом вставали из черных пучин, как исполинские левиафаны, опутанные космами водорослей… Напрасно я бросался в воду, пытаясь пробиться к мысу, за который отшвырнуло палатку с запутавшимся в ней йети. Ледяная вода обжигала меня, сбивала с ног, и через несколько минут у меня хватило сил лишь на то, чтобы уйти от следующего вала. Выбравшись на берег, я, в который раз за последние сутки, почувствовал, что проиграл.
Тупое, холодное отчаяние овладело мной. С далекого склона низвергся камнепад, оставив огненную дорожку. Я даже не посмотрел на нее. Куртка обмерзала, я чувствовал, как схватываются коркой перчатки, брюки, ботинки. Если ты хочешь жить, сказал я себе, спускайся в долину. И смирись. С самого начале йети был слишком фантастическим подарком…
7
Масса Гималаев еще находилась в тени, но самые высокие вершины осветились солнцем и сияли в блистательном одиночестве. Не зря населяли их шерпы мстительными и злобными богами — было что-то угрожающее в их неземной красоте.
Когда солнце стало греть в полную силу, я разложил на камне одежду, дожидаясь, когда она чуть подсохнет… Огнистые капли медленно срывались с длинной, переливающейся радугами сосульки и с тонким звоном падали в снег. Разбиваясь, они вспыхивали оранжевым огнем и разлетались искрами…
Только в горах можно так быстро сменить пустыню на сад. Часа через два я уже шел в зарослях барбариса и рододендронов. Гирлянды ломоноса белыми звездами обвивали кусты. На этом уровне горы казались розоватыми от цветов, прячущихся между камнями и потоками. Ни один садовник не смог бы создать такого — чахлые кустики розовых и лиловых цветов перемежались крошечными холмиками изумрудного льда, кое-где проткнутого высокими стрелками ранних примул, а в неглубоких прогалинах, чистых от снега, поднимались крепкие стебли маков.
Хижина отшельника, как их называют в Непале — най-дана, в которой мы оставили с шерпом вещи, была где-то рядом, но отсутствие троп сбивало меня, и я вышел к ней неожиданно. Сквозь щель в каменной ограде я увидел на крохотном дворе самого найдана, погруженного в созерцание. Его длинные пальцы едва шевелились, перебирая четки. Он был стар и согбен, и, увидев его, я вдруг понял, что шерп не приходил сюда…
Дверь скрипнула. Найдан поднял голову, взглянул на меня и молча отправился в хижину, готовить чай. Я вытащил рюкзак, достал белье, свитер, брюки и переоделся. Потом подошел к низкой ограде, вдоль которой тянулись ящики с цветами, и взглянул на снежную громаду Ама-Даблана. Я думал о шерпе, ушедшем вниз, в селение. Это была не самая горькая мысль, но где-то внутри она подогревалась затаенной обидой. Я понимал, что встреча с йети равносильна для шерпа встрече найдана с хозяином ада Эрликханом. Что думал, увидев след йети, шерп? Действительно ли об Эрликхане, держащем в руках волшебное зеркало — толи, в котором отражаются грехи и добродетели человека? Или он думал об аде, великом аде живых существ, которым запугивает буддизм своих верующих? Об аде сопредельном, об аде холодном, об аде непреходящем… Да, думал я, именно видение адов совокупно разрушающих, громкорыдающих, адов, в которых грешники убивают друг друга и вновь и вновь воскресают для вечных страданий, видение адов, в которых люди, увидевшие йети, кипят в котлах и раздавливаются горами, и могло заставить шерпа уйти, оставив меня наедине с Гималаями… Но еще более горько было думать о потерянном йети, в котором мне хотелось видеть предка всех нас — шерпа, найдана, меня, сэра Ханта и всех других, плавающих по океанам, возносящихся в небо, штурмующих горы… Как грешник, у которого ненасытный желудок, но рот не шире игольного ушка, я жаждал открытия, но открытие не состоялось, ибо как и чем я могу доказать людям то, что несколько часов провел рядом с существом, могущим пролить свет на историю человечества?..
Найдан принес чай и стакан крепчайшей, дурно пахнущей водки-рашки. Он был очень стар, но его волосы не поседели, он связывал черные пряди тугим узлом. Он слишком давно жил в горах, думая о жизни и смерти, чтобы отнестись ко мне и к моим проблемам с должным вниманием. Его страх перед потерями не имел ничего общего с моим. В этом мире для него все находилось в вечной смене форм, которым сопутствовали свои волнения и страдания. Колесо жизни… Он хотел уйти от этого колеса, и потому и жил тут один, отрешенный от всех наших мелких забот… Жалобы и тревоги бессмысленны, читал я на лице найдана, прими жизнь, какой она есть… И я пил чай и с тоской думал о том, что никогда не смогу повторить путь в горы.
Мне хотелось поделиться с отшельником этими мыслями, но пол под нами качнулся, посуда задребезжала, и старик, воздев руки к небу, запричитал: «Гиббозех! Гиббозех! Перестань!», умоляя подводного гиганта, который, по его понятиям, держал на плечах Землю, обращаться осторожнее с хрупкой священной ношей.
