Поздно вечером вернулась в гостиницу, незаметно проскользнула в номер.
Всю ночь ее мучили кошмары. Воображение рисовало картины одну страшнее другой. То она представляла себе Макса одинокого, больного, заброшенного, то видела, что его окружают полицейские, один из них стреляет в него из револьвера, и он, Макс, падает.
За окном едва забрезжил рассвет, а она была уже на ногах. Решила до завтрака покинуть отель, опасаясь какой-нибудь неожиданности.
Сама снесла свой чемодан вниз, расплатилась за номер. Швейцар с любопытством посмотрел на нее красноватыми от бессонных ночей глазами, услужливо распахнул дверь.
Город уже проснулся. С грохотом катили переполненные трамваи с вагонами, окрашенными в два цвета: белый для европейцев, зеленый — для китайцев. Монументальные регулировщики-индийцы в высоких чалмах стояли на перекрестках. Торопливо шагали китайцы-поденщики в синих до колен рубахах с застежкой на боку, в синих, доходящих до щиколоток шароварах, ковыляли на изуродованных ногах плоскогрудые китаянки. Напротив еще горела ночным малиновым огнем реклама парфюмерного французского магазина фирмы «Forvil».
От всего веяло холодом чужбины и тоской. А где-то была Москва с ее веселой сутолокой улиц, наполненных по утрам оживленным говором спешащих на работу людей, молодым, беззаботным смехом студентов, радостным гомоном бегущих в школу детей…
Услужливо подкатило такси. Анна назвала адрес Кучимовых.
Шла неделя за неделей, а от Макса не было никаких известий. Анна чувствовала себя растерянной и подавленной, не знала, что и думать. Девушка из туристбюро неизменно отвечала: «Нет!».
В глубине души Анна не верила в гибель Макса, — не мог он вот так исчезнуть из ее жизни. По ночам ее бесконечные думы летели к нему. Вспоминала их жизнь в родном краю, такую мирную, незатейливую внешне, но полную внутреннего содержания. Думала, если Макс погиб, если все они погибли, она обязательно вернется в Советский Союз и будет работать там, не жалея сил, и за себя и за Макса. По-другому она уже не сможет жить.
Кучимовой сказала, что получила от мужа письмо — он немного задерживается, но, должно быть, скоро приедет за ней. На всякий случай просматривала все эмигрантские газетки на русском языке. Эти злобные сплетники наверняка не пропустили бы ни одно сенсационное сообщение, а разоблачение советских разведчиков было бы громкой сенсацией.
Все радостное, так же как и страшное, приходит неожиданно. Был самый обыкновенный, ничем не примечательный день. Анна вернулась из туристического бюро, еще раз испытав разочарование. Позвонила. Дверь распахнулась, и перед ней собственной персоной предстал Макс! Она покачнулась — такая волна радости захлестнула ее.
— Макс! — прошептала одними губами, уткнувшись в его плечо. — Макс! — плача и смеясь повторяла она.
— Как только получил сообщение, первым же пароходом выехал в Шанхай. Мне прямо-таки везло.
— Как только получил сообщение? — удивленно и недоверчиво переспросила Анна.
— Ну да! А что?
— Ох, Макс, я уже три недели жду тебя в Шанхае, не дай бог никому того, что пережила я.
— Три недели! — ужаснулся Макс. — Представляю, как ты волновалась. Виноваты прежние радисты, не могли наладить связь.
В это время вошла хозяйка. Увидев Анну, заулыбалась.
— Этот молодой человек едва не покалечил меня. Я хотела пошутить, мол, не дождалась, уехала, а он как схватит меня за руку, как закричит: «Куда!» — чуть руку мне не оторвал.
Макс и Анна состояли в гражданском браке. Для того чтобы выехать в Японию, нужно было по всем правилам узаконить брак в германском консульстве и получить заграничные паспорта. Макс боялся осложнений — в Германии у власти были нацисты во главе с Гитлером, и в консульстве могли не зарегистрировать брак немца с «расово неполноценной» русской. Но все обошлось. В Шанхае, вероятно, еще не прониклись духом нацизма. Лишь потребовали трех свидетелей.
С помощью жены капитана нашлись и свидетели. Брак зарегистрировали. Консул хотел записать Анну в паспорт мужа, но Макс уговорил его выдать жене отдельный паспорт.
Анна была радостно возбуждена тем, что все ее мучения кончились. Она снова с Максом и на правах законной жены, фрау Клаузен, выезжает с ним в Японию.
Пароход медленно и осторожно входил в переполненную судами и плавучими доками гавань Йокохамы. Вдали синели горы, а ниже, на плоской равнине, вытянулся вдоль берега одноэтажный город. Лишь на переднем плане громоздились высокие каменные здания.
Маневрируя между судами, пароход постепенно сбавлял скорость, пока не остановился совсем. Непрерывно гудели пароходы, ожидая причала, на рейде слегка дымили трубы огромных лайнеров.
Порт Йокохамы показался Анне грандиознее шанхайского.
Клаузены без особых хлопот покончили с таможенным досмотром, немецкие паспорта избавляли их от садистской придирчивости японских чиновников.
— Уже за своих считают, — иронизировал Макс. — С Гитлером альянс намечается…
Коренастый носильщик в черных штанах и белой распашонке с иероглифами на спине подхватил их чемодан, вынес на набережную.
…Электропоезд мчал их в Токио. Мелькали черно-зеленые ступени рисовых полей, синие изломы горных хребтов, четырехногие столбы телеграфа, причудливо изогнутые сосны с красными стволами, поселки с тесно прильнувшими друг к другу бумажными домишками.
Здесь, как и в Китае, был тщательно возделан каждый клочок земли. Рисовые поля маленькими террасками карабкались на склоны гор. Но если жизнь китайской деревни спрятана за высокой глинобитной стеной, которой она окружена, то здесь все было на виду. Стены легких домиков раздвинуты, и их внутренняя жизнь видна как на ладони. И все это — миниатюрные поля, бумажные домишки, низкие, кривые деревья — производило впечатление какой-то искусственной жизни.
Через час с небольшим электропоезд въехал под своды громадного токийского вокзала Стэшен.
— Вот мы и дома, — весело сказал Макс.
Едва успели выйти из вагона, как сейчас же к ним прицепился полицейский в черном мундире с погонами и саблей на боку. Анна испуганно дернула Макса за руку.
— Не обращай внимания, здесь следят за каждым иностранцем, — тихо предупредил он ее.
Полицейский проводил их до самого такси; нахально осклабился на прощанье. Анна едва успела охватить взглядом привокзальную площадь с ее громадами билдингов и пестрым многолюдьем.
Они мчались по нарядной Гинзе, сплошь увешанной вертикальными полотнищами вывесок, исписанных гигантскими иероглифами, украшенной яркими рекламами, цветными фонариками. Мимо них проносились роскошные лимузины, между машинами ловко лавировали велосипедисты и рикши. От пестрых зонтиков фланирующей публики рябило в глазах.
