даже не представляете, как мы вам обязаны. До скорой встречи.
Он, наверное, и в самом деле был рад благополучной развязке, хотя лицо его ничего не выражало, кроме мрачноватой задумчивости.
— Ну и ну, — первым нарушил молчание Юрий, тоже почему-то не ощущая особого ликования, словно сброшенная наконец тяжкая ноша все еще давила плечи. — Как он мог взять такую приманку?
— Сам удивляюсь. Как блесну в мутной воде. От страха потерять, наверное. Да, зря мы связывались с ним без оглядки, не совсем та фигура, есть там другие. Фирма солидная. Учтем в дальнейшем, умней будем, а пока — соблюдаем этикет.
— А что остается?..
— Да, — вздохнул Иван Петрович, — хитрая штуковина жизнь.
— Сами ее такой делаем.
— Сами не сами, лиха беда начало. Стало быть, внедряем то, что есть и берем новый курс. — Он погладил седой чубчик, разглядывая Юрия, во взгляде его мелькнуло не то смущение, не то укоризна. — Вам тоже надо бы вовремя определиться, затянули, теперь расхлебывай.
Юрий хотел возразить, что виноват в этом не он, а ведущий — Грохот. Может быть, директор этого и ждал в связи с новым курсом, обычно сопровождающимся переменами, когда кто-то отходил, уступая место другому. Он не назвал имени Семена — не из ложной порядочности, ему претила сама мысль воспользоваться случаем, что-то в этом было от того же Семена, а Семен с его житейской логикой был для него неприемлем.
— Думаешь?
— И думать не хочу. — Он хотел добавить: «Пусть начальство думает!» — но опять промолчал.
— Я считал тебя более решительным.
— Только не в таких делах.
Сухое лицо директора потеплело.
— Ну что ж, иного от тебя не ждал. — Он зачем-то переставил с места на место стойку со множеством авторучек и снова как бы виновато взглянул на Юрия. — Нравишься ты мне, но придется пока обойтись без пертурбаций, время дорого.
— Пожалуй.
— …Хотя лучше бы делать дело другими руками. Но придет и это… Придет, — сказал уже отрывисто, поднялся, снимая с вешалки плащ.
— Постараюсь, — сказал Юрий, — чтобы все было в порядке. Не волнуйтесь.
— Спасибо. Ты обедал? А то могу прихватить, у нас сегодня пельмени…
— Нет-нет, что вы, как-нибудь в другой раз…
— Смотри, как тебе удобней. — И, почему-то вздохнув, добавил: — А вообще, ты молодец. Солдатом остался, бойцом. Таким и будь.
Он шел в лабораторию с неясным ощущением удовлетворения, к которому примешивалась чуть заметная грусть. Но, поднимаясь по лестнице, постарался взбодрить себя и, когда вошел в лабораторию, весело улыбался, чувствуя на себе взгляды поисковиков. Сказал негромко:
— Порядок, Петя, наша взяла! Завтра начнем…
И краем глаза заметил, как побледнел застывший в дверях конторки Семен и, кажется, сгорбилась чуточку точеная статуэтка на стуле-вертушке.
Потом он спустился вниз, в медпункте ему закрыли бюллетень. Впереди оставалось свободных полдня, и у него мелькнула шальная мысль — рвануться в ту усадебку-музей, он улыбнулся ей, как призрачной мечте. Надо было подготовиться к завтрашнему дню, все обдумать.
Вдруг захотелось есть, прямо по-волчьи. По пути домой он зашел в кафе и встал возле буфета. Анфиса даже не взглянула в его сторону. Склонившись над листком бумаги, она что-то усердно подсчитывала. В пустом зале за дальним столиком судачили официантки.
Она налила ему кофе и, не глядя, подтолкнула на край столки.
— Культура обслуживания? — невесело пошутил он.
— У вас культура — друг дружке солить, — сказала она занозисто.
— Да мы-то разберемся. А вам… — Он нахмурился. — Вам будет трудней.
— А если я… люблю? — Рот у Анфисы кривился, глаза смотрели прямо перед собой — два пустых озерца в раскрашенных кустиках ресниц. — Если люблю?
— Тем более. Если очень любишь, имей гордость.
— Очень, не очень! — вспыхнула Анфиса, и озерца ее точно вдруг закипели — серые, колкие. — Это вы придумали мерку. Человек или любит, или не любит, поняли?
— Он ведь женат…
— Уйди! Чистюля…
— Успокойтесь, — сказал Юрий. — Никуда он от вас не денется. По-моему, вы пара.
— Это почему?
— Не знаю. А вот чувствую — быть вам вместе. Интуиция.
— Ты как цыганка.
— А что плохого?
Анфиса всхлипнула, бросив на стойку бумажную салфетку, и скрылась за портьерой, в кладовушке.
Он еще долго бродил по улицам, по засыпанным мокрой листвой тротуарам. Просто так бродил, ни о чем не думая, иногда улыбался неизвестно чему.
…Дома он услышал шаги в комнате Семена: то быстрые, то медленные. Похоже, Грохот мерял комнату из конца в конец.
Дверь на балкон с утра оставалась распахнутой, но батареи топились. Было тепло и зябко. Не снимая плаща, Юрий опустился в плетеное кресло и закрыл глаза.
Сколько прошло времени…
Заглушенные стеной, все еще слышались шаги. Они отдавались в ушах и сердце. Фисочка, Шурочка… Бездумный шаг в сторону — и вот уже драма, и люди страдают, без вины виноватые.
Не хотят глядеть в себя, не позволяют и другим. А он лезет к ним в души, пытаясь отыскать совесть, частицу добра.
Все просто. Все ясно. Как это небо в розовой дымке заката — без дна, без конца, без начала…
Как черная мачта, плыла заводская труба. И где-то там, в обманчивой сини, таяла таинственная звезда с красным смешным цветком — альпареллой. А его и не было, цветочка этого, не было никогда.
Он открыл глаза и еще какое-то время со страхом вглядывался в темный женский силуэт на фоне вечернего неба. Она сидела почти рядом, на низенькой табуретке, прижавшись спиной к косяку. Молчала. В полутьме тонкое, с длинными бровями лицо казалось неподвижным. Он протянул руку, не веря. Спросил:
— Ты?
— Тебе неприятно? Могу уйти.
— Я ведь ждал тебя… Ужасно долго, может быть, всю жизнь.
Она казалась опечаленной и вместе с тем непонятно оживленной, нервничала, должно быть.
— Мог бы и сам зайти.
— После того, что случилось?
— И я не могла. Ты так оскорбил…
Она сделала движение, словно собираясь встать. Но тень лишь трепетно качнулась.
— Помнишь, мы договаривались? — Он спокойно глядел поверх ее головы в синюю темень. — Если что — сказать прямо. Начистоту. Так и надо было: о себе, о нем, разобраться бы по-умному… Если уж любовью обделен, то хотя бы правдой… Я бы все понял, помогли бы сами себе. А так…
В туманных глазах ее будто что всплеснулось.
— Хороший ты, — прошептала, — а тяжелы-ый. Так это у тебя серьезно… было?
— Куда ты, собственно, собралась?
Она смотрела на него сквозь сумрак — то ли с надеждой, то ли с сочувствием.
— Господи… Помню, когда он уехал, осталась одна, даже страшно стало. Вдруг полная свобода. Едешь с работы в метро, людей миллион, а ты одна. И хотелось мстить — ему, всем!
«Только не себе. Да, права Люба —
