нельзя, горевать бессмысленно. Это жизнь и этим все сказано. Жизнь непредсказуема, порой кажется несправедливой, но от этого она не становится менее прекрасной.
Старик взял пальто и накрыл промокший и окоченевший труп собаки. Как оказалось, обеспокоился он зря, дождь закончился, едва пальто скрыло труп собаки от внешнего мира. Ветер разогнал тучи и солнечные лучи упали на мокрую землю. Капельки воды на траве засверкали бриллиантами, заиграли всеми цветами радуги. В другое время такая картина вызвала бы всплеск радости у старика, но сейчас он не обратил на нее никакого внимания. Время радости прошло, стало частью прошлого, прошлого, которое не вернешь. Наступило время скорби, тихой и незаметной, скорби, о которой ведомо только близкому и родному сердцу.
Старик посмотрел по сторонам. Надо было похоронить собаку. Только как это сделать? Чем выкопать яму? Оставить труп на произвол судьбы он не мог, да и не хотел. Это же Шарик, его братишка.
Кроме палки, на которую старик опирался во время ходьбы, у него больше ничего не было. Поэтому он решил копать яму руками. У воды земля оказалась мягче, благо и дождь помог, еще больше размягчив землю.
Старик опустился на колени и погрузил руки в землю. Какой же холодной она оказалась. Как же холодно должно быть в ней лежать. Как холодно лежать в этом царстве тьмы, холода и сырости, в царстве, где только черви живут.
Старик зачерпнул руками мокрую землю и выгреб ее наружу. Раз, другой, третий. Снова и снова старик погружал в землю худые руки с иссохшими от времени пальцами. Спустя какое-то время старик решил передохнуть. Он вымыл руки в реке и присел возле трупа собаки. Старик согнул колени и уронил на них голову. Он подумал о будущем. Что ему делать дальше? Совсем недавно он собирался вернуться домой, но сейчас, когда Шарик покинул этот мир, желание возвращаться домой исчезло, словно мираж в пустыне. Теперь, когда Шарика больше не было рядом с ним, старик почувствовал себя одиноким. Таким одиноким он никогда прежде не был. Несмотря на то, что его окружал мир, населенный огромным количеством живых существ, старик чувствовал себя так, будто находился в лодке посреди океана, где даже чайки не кричат над водой. Но холод одиночества не пугал старика. Старик воспринял его как нового друга, друга, который никогда тебя не покинет, который останется с тобой навсегда, до последнего твоего взгляда, до последнего твоего вздоха.
Старик вздохнул и поднялся с земли. Пора было возвращаться к прерванному занятию. Старик подошел к выкопанной яме и увидел, что на ее дне собралась вода, должно быть, сказалась близость реки.
— Мокрое же место я выбрал для тебя, братишка, — пробормотал старик, опускаясь на колени.
Старик зачерпнул пригоршню воды и выплеснул ее из ямы, воды не стало меньше. Старик снова погрузил ладони в холод и сырость и принялся вычерпывать воду. Он не сразу осознал бессмысленность своего занятия. Сколько он не погружал руки в воду, воды меньше не становилось. Она все пребывала и пребывала.
— Это не дело, — сказал старик и принялся засыпать выкопанную яму. — Лежать в холоде, да еще и в воде — не лучшая участь для того, кто был дорог. Ничего, выкопал одну яму, выкопаю и другую.
Закопав яму, старик переместился дальше от реки, ближе к тому месту, где провел ночь и снова принялся рыть землю. Здесь земля была тверже, но у старика была палка, которой он помогал себе разрыхлять землю. В конце концов, проведя за рытьем не один час и изрядно намучившись, старик выкопал яму, которой суждено было стать могилой для его Шарика.
Старик сбросил с собаки пальто, чтобы последний раз посмотреть на друга, затем вытащил из карманов пальто тетрадь, ручку, остатки денег и завернул в пальто тело собаки.
— Тебе там не будет холодно, дружок… не будет, — старик бережно положил тело собаки в могилу и замер на какое-то время, сосредоточив на ней взгляд.
— До свидания, братишка, — пробормотал старик. Хотел бы он всплакнуть да слез не осталось. Все выплакал. — Если и существует мир по ту сторону жизни, то мы скоро увидимся. Жди меня, я не задержусь в этом мире. Пусть земля тебе будет пухом.
Старик поднялся на ноги и принялся закидывать могилу. Покончив с этим делом, старик сел рядом на землю и прошептал:
— Вот и все. Вот и нету братишки.
Остаток дня и ночь старик провел, сидя у могилы Шарика. Он не спешил покидать могилу, так как понимал, что это место больше никогда не увидит. Да и куда ему было спешить? Со смертью Шарика линия судьбы старика устремилась в новом направлении.
На могиле Шарика старик провел два дня. Жизнь замерла для него на какой-то миг. Время перестало существовать для старика. За все это время, проведенное на могиле собаки, старик ни разу не взглянул на часы, поэтому не удивительно, что они остановились, когда закончился завод. Но старик по этому поводу не переживал, по правде говоря, он вообще перестал переживать по какому-либо поводу. Старик понял, что многое в человеческой жизни зависит от человеческого восприятия. Именно восприятие определяет реакцию человека на то или иное событие, именно оно заставляет человека плакать или смеяться, страдать или радоваться, а если так, то у человека всегда есть выбор. Старик отказался от душевных мук и страданий. Это и был его выбор. И в этом ему помогло отличное от прежнего восприятие окружающего мира. Старик понял, что мир нейтрален, он ни добр и ни злой. Он не помогает человеку, но и не ставит ему палки в колеса. Он всего лишь место обитания, в частности, человеческого организма. Плюете вы на него или молитесь ему, ему все равно, как все равно квартире, в которой вы живете.
Боль, страдания, печаль или радость не существуют больше нигде, кроме как в человеческом восприятии. И если не воспринимать страдания, как страдания или горе, как горе, то они и не будут, ни страданием, ни горем. Вся человеческая жизнь — это всего лишь результат человеческого восприятия. Возможно, именно поэтому порой она кажется такой несправедливой и жестокой.
Многое изменилось внутри старика за те два дня, что он провел на могиле Шарика. Некоторые взгляды на жизнь утратили былую крепость, но многие окрепли, получив подтверждение в результате размышлений и чувствований старика. Старик осознал, что жизнь сердцем невозможна сама по себе, невозможна без участия
