- С вашего разрешения, весь остров Разочарования со всеми его населенными пунктами, лесами, недрами, угодьями, малыми и большими водоемами.
- Я думаю, что до моего разрешения должно быть на это разрешение населения острова.
- Я вам забыл сказать, мистер Егорычев, что в нашем новом государстве вы, к сожалению, всего лишь рядовой и не совсем благонадежный гражданин. Вопросы высокой политики будут решать представители большинства, сэр!
- Уже были выборы?
- Они будут, если вам угодно, сегодня же, по нашем возвращении. Только не подумайте предпринимать против нас какие-нибудь необдуманные шаги. Нами поручено верным людям еще сегодня вечером выехать в открытый океан и бросить три бутылки с записками. В этих записках мы отметим, что опасаемся агрессивных поступков со стороны советского моряка капитан-лейтенанта Егорычева Константина (надеюсь, я не перепутал ваше имя?) и в случае, если с нами что-нибудь случится, просим винить в этом именно капитан-лейтенанта Константина Егорычева.
- Вы меня спасли от преступления, сэр! Я чуть было не собрался сегодня же ночью вас зарезать. Ваша мудрая предусмотрительность спасла мою совесть и ваши жизни, - иронически отозвался Егорычев.
Мообс хрюкнул от удовольствия. О, этот Егорычев за словом в карман не полезет! Мообс испытывал сложное и неприглядное чувство лакея, которому было приятно, что кто-то поставил в смешное положение его хозяина, и неприятно, что в сравнении с этим человеком еще наглядней его лакейское существо.
Пока островитяне складывали на траву свои дары, Смит отозвал Егорычева в сторону для важного сообщения.
Они удалились внутрь пещеры, провожаемые насмешливыми взглядами Фламмери и его сподвижников.
- Вы понимаете, сэр, - прошептал кочегар на ухо Егорычеву. - Я хотел воспользоваться свободным временем, чтобы разобраться в нашем арсенале и не остаться на бобах, если они, - он кивнул в сторону, откуда доносился жизнерадостный голос Фламмери, чувствовавшего себя победителем, - вдруг захотят оставить нас безоружными. И представьте себе: пропали оба ящика с патронами....
- ...и единственный ящик с запалами для гранат?,- подсказал Егорычев. - Это никак не должно вас беспокоить, старина! Пусть это беспокоит людей, для которых безразлично, какой флаг развевается над их головой! Пусть их огорчает, что они не смогут в наше отсутствие вызвать сюда гитлеровские подлодки из-за нехватки в рации одной детальки. Я ее на всякий случай отпаял и содержу в полной сохранности. Так что и это пусть вас не беспокоит. И знаете еще что? Сейчас-то у вас уже нет ни малейших оснований величать меня сэром, мистером и так далее!
- Ох, и парень же вы, товарищ Егорычев! - развеселился Смит и хлопнул его по плечу.
- Если хотите видеть меня живым и здоровым, дружище, хлопайте меня почаще, но не с такой силой! - сказал Егорычев. - Товарищей надо беречь.
- Есть беречь, товарищ Егорычев! - ответил кочегар, с наслаждением повторяя доброе, уважительное и гордое советское слово «товарищ»...
Дважды в день Егорычев и Смит по очереди (за одним только единственным исключением) водили пленных на прогулку. Затем Кумахер стряпал для себя и барона. После приема пищи он тщательно мыл посуду, стараясь растянуть свое пребывание на свежем воздухе, и двери за ним закрывались до следующей прогулки.
Причины, по которым охрана эсэсовцев не поручалась Мообсу и нашим «старшим англосаксам», читателям уже известны. Но Фремденгуту не так-то легко было разобраться в этой загадке. Егорычев, несмотря на свою относительную молодость, играл среди своих союзников роль руководителя. Это Фремденгут уловил сразу, в первый же час их бурного знакомства. Зачем руководителю брать на себя дополнительную нагрузку заурядного конвоира? Уважение к старшим? Нежелание загружать их работой, недостойной их возраста и чина? Но, во-первых, у этого большевика был такой же чин, как и у Фламмери, а во-вторых, у ровесника Егорычева, у этого веснушчатого американца, и вовсе никакого чина не было. Следовательно, дело было не в уважении к старшим. Да и какое может вообще быть особое уважение к некоторой разнице в возрасте или даже чине, раз командование нашло нужным не считаться с этой разницей и назначило начальником младшего по чину или по годам? Лишь только Фремденгут разобрался, в чем дело, его настроение заметно улучшилось. Он перестал мрачно валяться на койке и принялся большую часть суток (это никак нельзя было назвать днем, потому что круглые сутки в их помещении было темно) расхаживать по своей душной келье, обходя углы коек с чуткостью летучей мыши. Он неутомимо шагал взад и вперед по диагонали и сам с собою, не опускаясь до столь тесного общения с каким-то безродным фельдфебелем, обсуждал обстановку и разрабатывал разные варианты плана действий.
Из довоенной переписки с американским представителем кельнской компании «Динамит А. Г.» он имел представление о нраве и политических взглядах Роберта Д. Фламмери из «Аноним дайнемит корпорейшн оф Филадельфия». Их драматическая, встреча и личное знакомство злосчастным утром шестого июня показали ему, что деловые интересы «Аноним дайнемит корпорейшн оф Филадельфия», бесспорно, довлеют у капитана Роберта Д. Фламмери над его неприязнью к Гитлеру и гитлеровской Германии. Это в том случае, если такая неприязнь действительно испытывалась капитаном Фламмери, в чем барон фон Фремденгут, по крайней мере до войны, имел весьма серьезные основания сомневаться. Улыбки и рукопожатия, которыми они обменялись в самом начале их знакомства, улыбки, которыми Фламмери одаривал его каждый раз, когда ему приходилось встречаться, и особенно несколько трусливая (он боялся капитан-лейтенанта!) улыбка младшего американца, который явно ходил под сапогом у Фламмери, - все это придавало барону уверенность, что. еще не все потеряно. Он собирался использовать отчетливо наметившуюся трещину между союзниками, но отнюдь не для того, чтобы таким путем облегчить свое положение в качестве пленного. Он ждал теперь наиболее удобного стечения обстоятельств, которое позволило бы ему покончить заодно и с пленом и с теми, кто его держал в плену.
Удалось же этому русскому мальчишке и молчаливому усатому англичанину так блистательно справиться с четырьмя вооруженными и здоровыми мужчинами, немцами, эсэсовцами! (Последнему определению он придавал особенное значение.) При одном воспоминании об этом позоре Фремденгуту становилось не по себе.
Его худшие опасения насчет ефрейтора Сморке подтвердились: Этот мерзавец не подает никаких признаков жизни, не хочет рисковать своей поганой шкурой, ждет где-нибудь в лесу, в холодке, дальнейшего развития событий и в ус себе не дует.
