— Еще висит. И мачта целехонька, но парус на клочки порвало.
— Запасы еды и питьевой воды тоже вполне сохранились, — радостно доложила Мэйв.
— Выходит, вышли из передряги без больших потерь, — сказал Джордино таким тоном, будто сам не совсем в это верил.
— Боюсь, что ненадолго, — трезво заметил Питт.
Мэйв оглядела суденышко:
— Не вижу ничего такого, что нельзя залатать.
— И я не вижу, — откликнулся Джордино, проверив поплавки.
— А вы под ноги себе взгляните, — посоветовал Питт.
В ярком лунном свете было хорошо видно, какое напряженное у него лицо. Взглянув туда, куда указывал палец, Мэйв и Джордино обомлели.
По всему днищу шла трещина.
Руди Ганн был не из тех, кого бросает в пот от страха или в дрожь от победы. В жизни он полагался только на свои умственные способности и на вкусовые привычки. Благодаря этому выглядел Ганн моложаво и подтянуто. Раз или два в неделю, когда, как сегодня, нападала охота, он во время обеденного перерыва садился на велосипед и катил рядом с Сэндекером, который трусил по беговой дорожке Потомак-парка. Пока один утрамбовывал асфальт, а другой крутил педали, обсуждались дела НУМА.
— Как долго можно продержаться в море без руля и ветрил? — спросил Сэндекер, поправляя на лбу ленту от пота.
— Стив Каллахен, яхтсмен, продержался семьдесят шесть дней. Его судно затонуло возле Канарских островов, и он пересел в надувную лодку, — ответил Ганн. — В Книге рекордов Гиннесса по части выживания в открытом море значится Пун Лим, английский моряк. Его судно было торпедировано во время Второй мировой войны в Южной Атлантике. Проплавал на плоту он сто тридцать три дня, пока его не подобрали бразильские рыбаки.
— И тот и другой сумели удержаться на плаву во время десятибалльного шторма?
Ганн отрицательно повел головой:
— Ни Каллахен, ни Пун Лим не попадали в шторм, хотя бы близкий по силе к тайфуну, который пронесся над Дирком, Алом и мисс Флетчер.
— Идет вторая неделя, как Дорсетт бросил их, — рубил фразу между вдохами Сэндекер. — Если они пережили шторм, то, наверное, умерли от жажды и голода.
— Питт — человек неистощимой изобретательности, а Джордино никогда не теряет присутствие духа, — безапелляционно заявил Ганн. — Я не удивлюсь, если они сейчас сибаритствуют в какой-нибудь хижине на манер Гогена.
Сэндекер сошел с дистанции, уступив дорогу женщине с малышом в коляске. Возобновив бег, адмирал пробурчал:
— Дирк всегда говорил: «Море не расстается со своими тайнами легко».
— Было бы куда легче их найти, если бы поисково-спасательные силы Австралии и Новой Зеландии присоединились к усилиям НУМА.
— У Артура Дорсетта длинные руки, — раздраженно бросил Сэндекер. — Я получил столько извинений и объяснений, почему они при всем желании и так далее, что мог бы из этих бумажек Китайскую стену сложить.
— Никто не спорит: власть у этого человека огромная. Взятки Дорсетта осели глубоко в карманах членов конгресса Соединенных Штатов и парламентов Европы и Японии. Диву даешься, какие знаменитости на него работают.
Лицо Сэндекера сделалось пунцовым — не от напряжения, а от бессилия. Сдерживать гнев и обиду не было сил. Адмирал остановился, согнулся, упершись руками в колени и уставившись в асфальт.
— Я, ни минуты не мешкая, закрыл бы НУМА за возможность своими руками взять Артура Дорсетта за глотку.
— Уверен, вы не один такой, — усмехнулся Ганн. — Тех, кто не верит ему, а то и ненавидит его, должно быть, тысячи. И все же они ни за что не предадут его.
— И немудрено! Если он не устраивает несчастных случаев со смертельным исходом для тех, кто стоит у него на пути, так покупает с потрохами, заваливая алмазами их ячейки хранения в каком-нибудь швейцарском банке.
— Алмазы — мощное средство убеждения.
— Ими ему никогда не повлиять на президента.
— Не повлиять, только президент вполне способен последовать дурному совету.
— Только, уверен, не тогда, когда на карту поставлены жизни более миллиона человек.
— По-прежнему ни гугу? — поинтересовался Ганн. — Президент обещал связаться с вами через четыре дня. Прошло шесть.
— Чрезвычайность ситуации не прошла мимо него…
Собеседники обернулись на звук сигнала, донесшегося из бирюзовой машины, остановившейся на улице напротив беговой дорожки. Нагнувшись к пассажирскому окошку, водитель прокричал:
— Звонок из Белого дома, адмирал!
Сэндекер обернулся к Ганну и слегка улыбнулся:
— У президента, должно быть, большие уши.
Он подошел к машине. Водитель протянул ему трубку.
— Уилл? — сказал Сэндекер.
— Приветствую, Джим. Боюсь, у меня для вас плохие новости.
Сэндекер напрягся.
— Поясните, пожалуйста.
— Вникнув в дело должным образом, президент отложил любую операцию, связанную с акустической чумой.
— Но почему?! — воскликнул Сэндекер. — Он что, не понимает, чем грозит это решение?
— Эксперты Национального научного совета не согласились с вашей теорией. Их убедили отчеты о вскрытиях, проведенных врачами в Мельбурнском центре борьбы с болезнями. Австралийцы убедительно доказали, что пассажиров круизного лайнера поразила редкая форма бактерии, схожей с той, что вызывает «болезнь легионеров».
— Быть того не может! — взорвался Сэндекер.
— Я знаю только то, о чем меня уведомили, — признался Хаттон. — Австралийцы предполагают, что виновата зараженная вода в увлажнителях системы обогрева судна.
— Мне плевать на то, что говорят эти патологи. Президент сотворит глупость, если пропустит мое предостережение мимо ушей. Ради бога, Уилл, просите, умоляйте, что хотите делайте, но убедите президента воспользоваться своей властью и закрыть горные предприятия Дорсетта, пока не поздно.
— Простите, Джим. У президента руки связаны. Ни один из его советников по науке не счел ваши доводы достаточно серьезными, чтобы идти на риск международного скандала. И уж точно не в год выборов.
— Это же безумие! Если мои люди правы, то президент не добьется избрания даже на должность мойщика общественных туалетов.
— Это с вашей точки зрения, — холодно заметил Хаттон. — Могу лишь добавить, что Артур Дорсетт уже предложил открыть свои горные предприятия для международной группы проверки.
— Как скоро можно собрать группу?
— Такие вещи требуют времени. Две, может, три недели.
— К тому времени весь остров Оаху будет забит мертвыми телами.
— К счастью ли, к несчастью — все зависит от того, как поглядеть, — но в подобном убеждении вы в меньшинстве.
