— Так, — пробормотал Иван, — знаю.
— Я помогу тебе уехать отсюда.
— Спасыби, — из самой глубины легких выдохнул Иван.
— Ты уедешь на Полтавщину. Там тебя пристроят на работу, и ты забудешь весь этот кошмар и людей, что тебя посылали убить ребенка.
— Дуже злякався, пане Голубовський, — забормотал Иван, — я з нымы недавно... И вот послали... Дивчинку...
— И запомни, — сказал отец, — если ты завтра сбежишь, плохо будет всем. Я коммунист, Иван. В бога вашего я не верю, но совесть у меня есть. Убежишь, себя подведешь и меня. Себя — потому, что банду в лесах уже прижали, меня — потому, что я сам пойду и расскажу все, что следует.
— Ни, — горячо заговорил Иван, — ни, пане Голубовський, я не пидведу. Ни. Я тильки сховаюсь до свиту, а як вы прийдете до роботы, я буду там.
— Иди, — сказал отец.
Иван уронил голову, постоял так с минуту, потом сказал глухо и торжественно:
— Ось як тут стою, що бы не буты мени живым, що бы не буты мени людыною, я вас не пидведу, пане Голубовський.
— Иди, Иван, — сказал отец.
Их почти не было видно, только белая рубаха отца выделялась в черной мгле.
— Вирьте мени, пане Голубовський, я не пидведу. Спасыби вам.
Что-то зашуршало по кустам, и отец, постояв с минуту, тоже пошел к дому. Я крался за ним.
У крыльца в свете керосиновой лампы, которую держала в руке Марыся, толпились все обитатели дома.
— Що це таке могло буты? — спрашивала Иванова мать, кутаясь в шаль. — И ничего не разбылы, и никого не вбылы, кто ж це палыв?
— То бандеры, — уверенно говорил Стефан, потрясая своим ружьем, — то они хцелы спугать Стефана Тынду! Так? Но он не такый пигливый!
— Молчи, — кричала ему Марыся, и лампа дрожала у нее в руке, — як бога кохам, до бяды мувишь!
Около Марыси жалась Кшиська в накинутой на рубаху юбке, из-под которой вылезал длинный подол. Она непривычно для себя молчала и только оглядывала всех ярко светившимися глазами.
— Алексей куда-то пропал, — говорила мама, бесцельно ходя по крыльцу, — и Толи нет.
Отец и я вышли к крыльцу почти одновременно.
— Вот они! — крикнула мама и бросилась к нам.
— Все по домам! — приподнято сказал отец. — Ничего не случилось, какой-то дурак ночью по воронам стрелял.
Иванова мать перекрестилась и удалилась, за ней исчезли в дверном проеме Ревекка с дедом.
— И вы идите, — сказал отец Марысе и матери, — ты, Лиза, постель приготовь. Савва там как?
— Спит, — сразу успокаиваясь, сказала мать, — ему бомбу брось под нос, и то не проснется.
— Вы, Стефан, останьтесь, — сказал отец.
Стефан подтолкнул Марысю, шикнул на Кшиську и опустил наконец свое ружье. Я шмыгнул в коридор и затаился. Слышно было, как прошлепали Кшиська и Марыся, как топчется Стефан, как шумно дышит отец.
— Стефан, — сказал отец, когда все стихло, — уезжайте.
— Як пан мувит? — сказал Стефан. — Уехаць? Это моя земля, зачем мне бросать ее?
— Стефан, — сказал отец, — сегодня стреляли в Кшисю.
— Цо? — изумился голос Стефана.
— Слушайте, Стефан, — сказал отец, — ваша Кшися помогла поймать одного бандеровца. К несчастью, ее видели. Там были посторонние. Вы понимаете, что будет, нет?
С минуту оба молчали.
— Дзенькую пану, — сказал подрагивающий голос Стефана, — дзенькую ото всего сердця. Я останусь. Здесь я родился. Я останусь, и Марыся тоже. Кшися — ни. Ей нельзя.
— Я могу помочь устроить ее в интернат, — сказал отец, — хотите?
— Ни,— сказал Стефан,— дзенькую пану. Она уедет домой. Там у нее есть крэвни. Родственники по-вашему.
— И как можно скорее, — сказал отец, — а то...
— До святу, — сказал Стефан, — дзенькую пану. Бардзо дзенькую!
Отец прошел мимо меня. Я постоял в темноте, хотел было еще раз взглянуть в окно Кшиськи, но раздумал и отправился домой. Отец что-то рассказывал матери, когда я вошел.
— Ты где бегаешь? — кинулась ко мне мать. — Совсем от рук отбился.
— Погоди, — сказал отец, — дай кончу.
На кровати по-прежнему тонкой фистулой завивался храп Саввы.
— И я отпустил его, — отец смотрел на мать.
Она долго качала из стороны в сторону головой, потом сказала:
— Алеша, Алеша, я просто отказываюсь тебя понимать.
— А я все объясню, — терпеливо сказал отец, — ты спрашивай.
— Если уж поймал, то отведи куда следует, — сказала мать, — разве в милиции не разберутся?
— Трудные времена сейчас, — сказал отец, — резкие времена, Лизок, тут можно и не разобраться.
— Но он же стрелял в девочку!
— Он был оглушен, запуган, забит.
— Но ведь он завтра не придет, и что тогда ты сделаешь?
— Сделаю то, что скажет совесть.
— Что?
— Пойду в управление МГБ и все расскажу сам.
— Алеша, — сказала мать и заплакала, — ты как ребенок. Кажешься кому-то сильным, прямым, а сам как ребенок...
Отец странно закосил глазами и отвернулся.
— Из-за этой девчонки попал под следствие, — загибала пальцы мать, — отпустил бандита...
— У него мать есть, как у нашего Тольки, как я ей в лицо посмотрю? К тому же он еще не бандит, его заставили.
— Пусть не растит таких детей! — крикнула мать. — Алешенька, — в голос заплакала она, — придет — не придет этот идиот, прошу об одном, умоляю, не ходи в управление... Ведь никто же не знает!
Лицо его дрогнуло, он посмотрел себе под ноги.
— Конечно, — сказал он, — никто. Это так. Но это же моя страна, Лиза, и я хочу жить с чистыми руками. Мы ведь принесли сюда иную жизнь.
Мать утерла слезы и сжала губы.
— Ты думаешь только о себе, Алексей, — сказала она, — о себе и о человечестве, до нас с Толькой твои мысли не опускаются.
— Зачем продолжать, — сказал отец и сел на постеленный на полу матрац.
— Ты эгоист, — сказала мать и стала сдвигать стулья для моей постели, — ты эгоист, Алексей... — Она выпрямилась и закусила губу. — Алешенька...
Она кинулась к отцу, он встал, и они обнялись.
Я подошел и встал рядом, отец заметил меня и прижал к себе, так и стояли мы трое, обнявшись.
В окно резко забарабанили. Отец дернулся, отвел руки матери и мои и подошел к окну.
— Граждане, — сказал резкий голос за окном, — у вас тут стреляли?
— Да, где-то поблизости, — сказал отец.
— Раз не спите, выйдите на минутку.
Отец прошел к двери, теперь мать сама толкнула меня за ним. Я выскочил на крыльцо. Отец стоял в куче солдат, и все они смотрели на что-то темное на земле. Я подошел. Всмотрелся. На плащ-палатке, забросив назад голову и весь прогнувшись, лежал Иван. В виске его чернела маленькая дырочка, и толстый черный жгут сбегал от виска на щеку.
— Убили? — спросил отец.
— Черт его знает, — сказал невысокий крепыш в фуражке, — может, убили, а может, сам. Вот эта игрушка рядом с ним лежала.
