«Садись к нам, борода». Это мне. Сбегал, принес рыбы: «Угощайтесь…» – «О! Вот это да!» Стали расспрашивать, кто да что. Я в модных дымчатых, каплевидной формы очках. Москвич. Врач. Интересно. «А спирт будешь? Раз врач, должен спирт пить! Ты ж мужик! Давай!» Это с подъёбкой. Мне наливают в стакан тонкого стекла, что предназначен для знаменитых железнодорожных подстаканников, чистый спирт. До краев. Тишина. Кадр из фильма «Судьба человека». Я – Сергей Бондарчук, они – фашисты. Медленно выпиваю стакан чистого спирта (даже сейчас страшно), периферическим зрением фиксирую, как меняются лица врагов. У них отвисают челюсти. Я их сделал! Ставлю стакан. Встаю. Главное – дойти до купе. Вспоминаю, зачем пришел (сильно дует из окна).
Что-то говорю проводнице, прошу ее как-то помочь. Она смеется. Точнее, ржет, и все три мужика ржут. Цепляюсь с кем-то словами. Бац! Бац! Я получаю несколько раз в глаз, под дых и тихо отползаю. Все. Конец фильма.
На следующий день я проснулся с огромным фингалом под глазом, с разбитой физиономией и – о ужас! – с разбитыми дымчатыми очками, которые были сделаны по фантастическому блату (1978 год!). Моя модная оправа потеряла свою каплевидную форму. Во рту не сухость – наждак. На душе – витальная тоска. Стук колес синхронен стуку в висках. Спирт, спирт, спирт… Изуродованные очки, они напоминают мне о том, о чем хочу как можно скорее забыть. Надо их срочно восстановить и получить еще одни, они должны были быть готовы к моему приезду. Они прикроют бланш под глазом, завтра же на работу в НИИ ГВТ. Где ты, моя Москва? Никогда я так не хотел в свой родной город. Наконец-то перрон. Ярославский. Такси. Быстрей, быстрей домой. Первое, что я делаю, войдя в квартиру, звоню очковому мастеру.
– Здравствуйте, можно Виктора Семеновича Кузина?
– Виктор Семенович вчера попал под троллейбус… Похороны послезавтра.
Я еще подумал некстати: «Это был его «Последний троллейбус». Да, ему не повезло вчера больше, но сегодня хуже мне.
Вот такая вот получилась загогулина, как сказал однажды любитель одноразовых троллейбусных поездок. Но до той исторической поездки еще больше десяти лет.
Вагон 12. Возвращение с болью
Это был февраль 1979-го. Я садился в поезд Севастополь – Москва с двумя чемоданами, пятилитровой металлической банкой греческого оливкового масла, о котором тогда мало кто знал (см. год), коробкой с пятьюдесятью консервными банками без этикеток, в которых были брюшки скумбрии, тоже в оливковом масле, массой впечатлений и чудовищной болью. Болели все тридцать два моих еще крепких зуба. Дикая ноющая боль выдавливала слезы из слезных желез, вызывая настороженное сочувствие попутчиков. Успокаивало только знание. Впрочем, знание меня всегда успокаивает, а неведение тревожит: я вошел в поезд с холода в тепло, и боль началась. Значит, через полчаса она пройдет. Если не есть ничего горячего и холодного, боль появится вновь только в Москве, когда я выйду на перрон из тепла на холод. Это все было следствием моего путешествия.
– Практически начальная стадия цинги, – так сказал севастопольский стоматолог.
Я даже как-то загордился. Цинга! Романтично…
В Севастополь, город русских моряков, я пришел из шестимесячного плавания, в которое ушел из порта Находка, будучи сотрудником уже упомянутого НИИ ГВТ, занимавшегося изучением физиологии труда моряков. Плавбаза, на которую я прибыл, ловила скумбрию рядом с островами Хоккайдо и Хонсю в Тихом океане. Япония была видна невооруженным глазом. Еще ее можно было попытаться понять, смотря телевизор, который работал круглосуточно, как и сама плавбаза, и транслировал все каналы японского телевидения. А также ее, Японию, можно было увидеть совсем близко и даже потрогать, пожав руку строгому японцу, раз в неделю проверяющему размер ячейки трала. У него, японца, была красная повязка на рукаве, как у школьного дежурного, с белым словом «КАМАНДИР».
Скумбрию, которую мы ловили, тут же обрабатывали сто пятьдесят рыбообработчиц и закатывали ее с греческим оливковым маслом в консервные банки. «Скумбрия в масле» – гласила этикетка. Совсем чуть-чуть для Кремля, а также для себя делали еще так называемые консервы «Брюшки». У скумбрии вручную высекалась брюшная часть. Вручную, потому что необходимо было отсечь ее анальное отверстие вместе с прямой кишочкой. Машина этого делать не могла из-за разного размера рыбы. Отсюда дефицит этой продукции, о которой знали только члены ЦК КПСС и рыбаки. По этим же причинам на этих консервах и не было этикеток. Брюшки эти в банке были закручены рулетом. Тончайшие, прозрачные, нежнейшие. Они буквально таяли во рту. Кладешь такое брюшко на язык и наслаждаешься, слегка прикрыв глаза. Ничего подобного потом в своей жизни я не ел и не видел.
В общем, это я объяснил, с чем я садился в поезд Севастополь – Москва. Что откуда взялось. А в голове моей был багаж историй… История о тайфуне «Джуди», в «глаз» которого мы попали и чудом спаслись; история о контейнере с японскими магнитофонами, который случайно попал в трал с рыбой (все магнитофоны были в рабочем состоянии); история о первом помощнике капитана, изрядном говнюке и стукаче; история о том, как делали брагу из ларечного сахара и гранулированных дрожжей, купленных специально для этого членами экипажа в Сингапуре по дороге на промысел; история о внематочной беременности рыбообработчицы; истории любви в начале промысла и разводов в конце, а также история семичасового таможенного досмотра в Севастополе. Когда члены экипажа сидели по каютам после восьмимесячного рейса, а их жены (мужья) и дети ждали их все это время на причале.
Да, чуть не забыл… В чемоданах я вез вещи, купленные в магазине «Альбатрос». Купленные на боны. Это как «Березка» и сертификаты, но только для моряков. В чемодане лежали: детский синтетический костюмчик голубого цвета (передан сотруднице для ее сына через два месяца после того, как мой сын из него вырос); шерстяная женская кофта для жены с расклешенными рукавами (проеденная молью, лежит до сих пор на даче); дикого канареечного цвета рубашка, ни разу мной не надетая и сданная впоследствии в комиссионный (деньги пропиты); иностранные конфеты, сигареты «Мальборо», виски и прочая, тогда завораживающая формой, а сегодня не удивляющая даже содержанием глупость. Выпито, съедено, выкурено.
