— Не все это могут, — согласился хозяин. — А я мог. Вот взгляните!..
Он подбежал к книжному шкафу, выбросил из него несколько старых журналов и жестом триумфатора вытащил откуда-то пожелтевшую смятую рукопись. Она была довольно-таки тоненькой. Сираков приблизил ее к глазам, потом положил на стол, склонился над ней и растроганным голосом прочитал:
— «Декарт, или Единство материи и духа…»
— Хорошо, хорошо, — поспешил я остановить его. — А что вы думаете об электропроводке?
Сираков взглянул на меня, слегка удивленный таким неожиданным поворотом разговора. Потом на его лице отразилось подчеркнутое пренебрежение:
— Проводка? Товарищ инспектор, я размышлял о тайнах духовных феноменов, а не физических… Вот первая и, к сожалению, последняя работа молодого Сиракова…
Он поднял вверх рукопись, словно желая произнести торжественную речь, но я поднялся и любезно проговорил:
— Да, вы правы. Это очень досадно… Как знать, ведь могло выйти такое…
Две минуты спустя я был уже на вполне безопасном расстоянии от философа, то есть тремя этажами выше, у чердака.
На серой двери, ведущей в ателье, висела табличка «Лида Сиракова, художница». Звонка нет, и на табличке есть еще постскриптум: «Стучите громко!»
Что я и делаю. Вскоре дверь широко отворяется, и на пороге я вижу девушку, которая, наверное, и есть Лида Сиракова.
— Вы техник? — спрашивает она, оглядывая меня.
— Не совсем. Я из милиции.
— А-а, из милиции… Прошу вас, заходите!..
Она, по-видимому, скорее заинтригована моим визитом, чем испугана. Проводит меня в большую, светлую комнату. В ней царит артистический беспорядок. На всех стенах как попало развешаны картины — пейзажи и портреты, о художественной ценности которых я не берусь судить. Посреди комнаты на мольберте стоит большое полотно с едва намеченными контурами. На полу — палитры и тюбики с красками, кисти, баночки.
— Садитесь, — пригласила хозяйка, освобождая для меня стул, и, заметив мой вопросительный взгляд, прибавила: — Я, знаете ли, сейчас пытаюсь подражать нашим старым мастерам в смысле цветовой гаммы и сюжета…
— Ага… — кивнул я. — И долго вы намерены подражать?
— Все это учеба, — улыбнулась Лида. Художники бывают разные — декораторы, живописцы, графики. Я бы хотела быть театральным декоратором…
— Ага… — повторил я, сев на освободившийся стул. — Однако я не вижу у вас портрета вашего бывшего квартиранта.
— А знаете, вы почти угадали, — сказала Лида, снова улыбнувшись. — Я как раз собиралась написать его портрет, но сначала мне нужно закончить два больших пейзажа. Ничего, время у меня еще есть.
— Время есть, не спорю. Жаль только, что модели больше нет.
Художница испуганно взглянула на меня. Я кивнул:
— Вы угадали: да, он умер.
— Жаль…
— Вы о портрете? Или…
— Скажете тоже: о портрете…, — насупилась Лида. — Человека жаль. Хотя…
Она умолкла, вспомнив, наверное, старое правило: о мертвых плохо не говорят.
— Что хотя?..
— Он принадлежал к тем людям, которые вызывают не столько жалость, сколько страх…
— Страх?..
— Да, страх. Когда он молча сидел вон там в углу на стуле и я смотрела на него, на его длинную шею с выпирающим кадыком, на угасший и все-таки настороженный взгляд, на его нос, похожий на клюв хищной птицы, мне представлялся орел-стервятник… Таким мне и хотелось написать его — похожим на старую, сморщенную хищную птицу…
— Интересно… А часто он сидел тут у вас?
— Каждый день. В его комнате нет печки, а уже холодно, вот я и приглашала старика сюда, у меня потеплее. Он приходил, садился на стул в углу и так сидел часами, не шелохнувшись.
— Идеальная модель. А о чем он рассказывал?
Лида пренебрежительно сморщила носик:
— Что может рассказать такой, как он!.. Человек, вернувшийся из прошлого… Я так и хотела назвать портрет: «Человек из прошлого». Редкий экземпляр: грабитель и негодяй в чистом виде… А вы лично знали его?
— Да нет. Познакомился я с ним в зале для аутопсии.
Лида снова поморщилась:
— Это другое дело. Нужно было видеть его здесь, когда он сидел на стуле словно в полудреме и в то же время настороже. Человек, которому больше нет смысла грабить, которому некого грабить, у которого нет на это сил, но все рефлексы хищника живут в нем с той же силой.
— А у вас явная склонность к анализу. Наверное, это профессиональная наблюдательность, глаз художника. Так о чем, вы говорите, этот хищник рассказывал?
— Ну о чем он мог говорить? — с досадой в голосе сказала Лида. — Все у него вертелось вокруг одного — куплю новый холст, он сразу спрашивает: «Дорогие сейчас холсты? А краски? Много краски уходит на одну картину? А сколько, к примеру, можно получить за такую картину?» И все в таком же духе. Помню, писала я один пейзаж. «Кому ты его продашь?» — спрашивает. «Именно этот я продавать не собираюсь», — говорю. «Тогда зачем пишешь?» — «Мне приятно заниматься этим, вот я и пишу». Этого он понять не мог. Писать картины просто так, не будучи уверенной, что ты их сможешь продать, — это было выше его понимания, это не укладывалось в его мозгу.
— Интересно, — отметил я, стараясь сдержать вздох. — А что он рассказывал о себе?
— Ничего. Только однажды у нас зашла речь об этих годах, которые он провел в тюрьме. «Долго я сидел, — сказал он. — Но поделом мне».
— Разумное признание.
— Да, но на уме-то у него было другое. «Каждая глупость, — говорил он, — наказуема. Моя глупость заключалась в том, что я не убежал пятого сентября». Что ждать от человека, который не понимает, что вся его жизнь была бессмысленной и жалкой?
— И к тому же преступной, — уточнил я.
Наступила короткая пауза. Хозяйка вспомнила о своих обязанностях.
— Чем вас угостить? — спросила она. И, чтобы я не потребовал чего-нибудь сверхъестественного, быстро добавила: — Вообще-то у меня есть только коньяк.
«Единственное, что я пью», — чуть не вырвалось у меня. Но я вовремя вспомнил о служебном характере моего визита и стоически отказался.
— Мерси. Терпеть не могу алкоголя. Я закурил бы, если вы не возражаете и если в этих бутылках нет легковоспламеняющихся веществ.
— Курите на здоровье. Можете заодно и меня угостить.
Лида села на табуретку перед мольбертом и довольно неумело затянулась.
— Я, если честно признаться, не курю и не люблю табачного дыма, но говорят, что курить — это артистично… А вы как считаете?
— Как-то не думал об этом. А что еще в поведении Медарова обращало на себя внимание?
