Он издал резкий свист и знаком показал юноше, чтобы тот хорошенько посмотрел между деревьями.
— О, вижу, вижу!.. Бедненькая!.. Она на гнезде.
— Убей ее.
— Не могу!.. Ведь наседка.
— Без нежностей. Охота так охота. Ведь нам нужно людей кормить.
Тетерка, вероятно, прижатая невидимым врагом, тяжело взлетела.
Фрикэ сделал по ней два выстрела и оба раза промазал.
— Черт возьми! — вскричал он.
Раздался третий выстрел. Несчастная птица, описав большой круг над своим гнездом, распласталась на земле.
Старик свистнул еще резче и повелительнее. Уж как бы нехотя приполз обратно к своему хозяину.
Старик водворил его опять в корзинку и поглядел на Андрэ восторженно, а на Фрикэ косо.
Охотники пошли дальше лесом, который, на их счастье, сделался реже.
Пройдя шагов сто, старик остановился и опять выпустил змею.
— Еще гнездо! — сказал переводчик.
Фрикэ, начавший приобретать опыт, хотя и с уроком для своего самолюбия, бросился по следам ужа, на звук колокольчика.
Опять он услыхал испуганный крик и хлопанье крыльев. Тихо подкравшись, он совершенно отбросил свои кровожадные намерения при виде неожиданного зрелища.
Тетерка, вся ощетинившись, откинулась назад и, выставив вперед когти, отчаянно вертелась, защищая гнездо. Она старалась помешать ужу захватить яйца.
Но ужа нисколько не смущали ее крики, удары когтями и клювом. Он быстро двигался вокруг несчастной птицы, не спуская с нее глаз. Утомленная тетерка ослабевала; взгляд змеиных глаз, холодных и неподвижных, гипнотизировал ее. Круг сужался все больше и больше. Измученная, истомленная птица вдруг упала навзничь, словно в припадке каталепсии.
Уж проворно вполз в гнездо — то была простая ямка в земле — схватил одно яйцо, разбил зубами, съел с видимым наслаждением желток, потом принялся за другое, за третье, не обращая внимания на тихо подошедшего Фрикэ.
— Приятного аппетита, красавец мой, — сказал Парижанин, — а я тем временем овладею нашей курочкой, не истративши ни одной дробинки.
Но парижанин жестоко ошибся в расчете.
Тетерка, избавившись от гипнотизировавшего ее змеиного взгляда, пришла в себя. Увидав, что кто-то осмелился подойти и протягивает к ней руку, чтобы схватить ее за шею, она пришла в ярость и со всей злобой наседки, защищающей птенцов, набросилась на врага, жестоко исцарапав ему руки и едва не выклевав глаза.
Не имея возможности пустить в дело ружье, так как наседка была слишком близко, не зная чем и как защититься от ее когтей и клюва, Фрикэ благородно ретировался и побежал к своим, прыская со смеху.
Сытый уж полз за ним следом, отозванный свистком хозяина.
— Что случилось? — спросил Андрэ, заинтересованный этим непонятным бегством.
— Ничего не случилось. Бешеная тетерка, вот и все. Вы видали, как большие собаки убегали от наседки с цыплятами?
— Видал.
— Вообразите себе десятифунтовую курицу, прыгающую в лицо, царапающую, клюющую — словом разъяренного зверя, да и только. Я чуть-чуть глаз не лишился. Ей-богу, тигр не так страшен.
— Что же ты теперь будешь делать?
— Да ничего. Я мог бы вернуться и пристрелить ее, но за свое необыкновенное мужество она заслуживает пощады. Пусть живет. Во всяком случае я очень рад, что познакомился, благодаря этому старику, с интересным фокусом и долго буду помнить. А когда мы будем рассказывать об этом в Европе, нам не поверят.
Дурное настроение лоцмана. — Жертвоприношение Гаутаме. — Туземная лодка. — Рея в тридцать девять метров. — Красных рыб покрывают золотом, а белых серебром. — Будда останется доволен. — Иравади. — Непостоянство реки. — Периодические разливы. — Торговый флот в семьдесят тысяч лодок. — Бирманские столицы. — Причуды монархов. — Ава, Амарапура и Мандалай. — Туда, где растут тековые деревья.
Экскурсией по берегу реки Джен два друга остались довольны и решили вновь спуститься по этой реке до ее слияния с Иравади и затем, уже плывя по самой Иравади, проникнуть в глубину Бирмы.
Шлюпка была прекрасная, машина великолепная, кочегар превосходный, лоцман опытный, знающий свое дело, следовательно, от путешествия можно было ожидать только одно удовольствие. Между тем лоцман с каждым часом становился мрачнее и мрачнее. Это бросалось в глаза. Андрэ обратился к толмачу за разъяснением.
Минграсами, или просто Сами, как его стали звать для краткости, осведомился у лоцмана о причине его дурного настроения.
Произошел короткий разговор.
— Ну, что он сказал? — спросил Андрэ.
— Лоцман отказывается от службы, сударь.
— Вот как! Чем же ему у нас плохо?
— Не плохо; он говорит, что, напротив, ему здесь очень хорошо, но только с вами должна непременно случиться беда, а он боится, что местные власти сочтут его виновником вашей гибели.
— Это вздор какой-то, прямо безумие! — вскричал Андрэ, теряя терпение. — Пусть он представит хоть какой-нибудь реальный довод.
— Он говорит, — Сами понизил голос до шепота, — он говорит… Сударь, я боюсь, вы будете смеяться.
— Да говори скорее, мучитель этакий, не тяни! Ты меня изводишь.
— Лоцман, сударь, жалуется на то, что вы не умилостивили Гаутаму.
— Как?
— Да, сударь. Обычай здесь требует, чтобы всякий, собирающийся плыть вверх по реке, приносил жертву Будде, которому поклоняются бирманцы.
— Не может быть! Где я только не побывал, чего я только не перевидал, но, признаюсь, от меня в первый раз требуют соблюдения обрядов чужой религии.
— Сударь, он вовсе не говорит, чтобы вы сами приносили жертву. Он только просит разрешения сделать это ему. Иначе он уйдет от вас.
— Да сколько ему угодно! Пусть приносит. Я человек веротерпимый, каждому предоставляю полную свободу совести. Я даже готов оказать ему содействие, чем только могу.
— У него нет рыб.
— Каких рыб?
— Для жертвоприношения Гаутаме.
— Вот что, парень, ты говоришь какими-то загадками, а теперь чересчур жарко, и я не желаю над ними ломать голову. Доставайте себе рыб, я заплачу за них, и пусть лоцман приносит свою жертву, а меня оставьте, пожалуйста, в покое.
Нахмуренное лицо лоцмана просияло, когда толмач передал ему слова Андрэ. Не теряя ни минуты, он направил шлюпку навстречу большой туземной лодке и быстро поравнялся с ней.
— Что он хочет делать? — спросил Андрэ, с любопытством разглядывая оригинальный образчик индокитайского кораблестроения.