— Ждите меня. Выезжаю.
Больше всего в этот нескладный вечер Апраксину не хотелось встречаться с Невьяновым, хотя с момента их знакомства пролетело не так уж много времени, за которое они успели обменяться едва ли десятком фраз. В чем тут крылась загадка, Апраксин вряд ли бы смог объяснить. Но перед ним опять предстала по-прежнему неразгаданная укоризненная полуулыбка Невьянова, да снова перед глазами навязчиво возникла, белея грубыми рубцами, старая рана под левой лопаткой уже немолодого офицера…
Долго ждать им не пришлось — подполковник Невьянов вскоре прибыл к подножию холма. Он хотя и был достаточно информирован о ходе поиска, поскольку доклады поступали к нему регулярно, тем не менее неожиданно для Апраксина потребовал от начальника заставы подробного отчета: где именно, в какое время и при каких обстоятельствах были обнаружены следы нарушителя, каким маршрутом двигался, где исчез… Апраксин, удивляясь в душе переменам, происшедшим с медлительным на первый взгляд Невьяновым, без запинки обрисовал путь, проделанный тревожной группой, по минутам, словно на оперативном совещании, расписал саму организацию поиска и действия тревожной группы.
Невьянов молча выслушал доклад, потом хмыкнул, укоризненно сказал своим маловыразительным голосом:
— Действия в основном правильные. Одобряю. А вот участка своей заставы ты, Апраксин, не знаешь.
В ответ на неприкрытое недовольство, недоумение и мимолетную обиду Апраксина подполковник сказал тоном, не терпящим возражений:
— Да-да, не знаешь… Ну, теперь-то что об этом!.. Поздно критиковать.
Оглянувшись на зловонное болото, распространявшее вокруг сырость и смрад, Невьянов решительно сказал:
— Не будем терять время. Едем, товарищ лейтенант! Водитель, разворачивайте машину.
Ехали молча. Уязвленный Апраксин и понятия не имел, что затевал этот непонятный Невьянов. Но глухая досада, в ответ на упрек старшего офицера заполнившая душу, не проходила, а наоборот, мучила словами оправдания.
— Какова протяженность твоего болота, знаешь? — первым нарушил молчание Невьянов, внешне вполне миролюбиво, будто разговор шел о вещах обыденных, малоинтересных.
— Знаю, — однословно ответил Апраксин. Невьянов ждал, и лейтенанту волей-неволей пришлось пояснить: — Оно оканчивается глубоко в тылу. С боков к нему не подступиться — топь. Один у нарушителя путь — через утес.
— Один, говоришь?.. Хм! Поворачивайте на тыловую дорогу, — вдруг приказал Невьянов шоферу.
Апраксин терялся в догадках, но задавать вопросы не спешил. Пусть он и допустил в чем-то просчет — у кого их не бывает! — но настанет минута, когда Невьянов сам убедится, что тоже был неправ. Настанет…
Когда достигли противоположного края болота, сумерки почти укрыли землю, соединив ее сплошной темнотой с небом. Шофер тревожной группы уловил и понял молчаливый жест подполковника, в нужном месте остановил машину.
— Так, — сказал Невьянов, близоруко щурясь на циферблат часов со светящимися капельками фосфора. — В нашем распоряжении еще около получаса. Вполне достаточно. Закурим, лейтенант?
Мягкая нотка в подобревшем голосе Невьянова сразу заставила забыть возникшую было обиду. Да и не умел лейтенант долго держать зло, отходил легко, как дитя.
А Невьянов между тем достал из кармана кителя простенькие сигареты с фильтром, одну молча протянул Апраксину, другую взял сам, щелкнул крошечной зажигалкой и как ни в чем не бывало закурил, шлепая губами, словно пробовал дым на вкус…
Решив, что настала подходящая минута, Апраксин обратился к направленцу:
— Товарищ подполковник, разрешите вопрос?
Невьянов коротко хохотнул, похлопал Апраксина по плечу:
— Потом вопросы, лейтенант, потом. Даст бог, еще успеем наговориться.
Примерно через полчаса тревожная группа, заняв ту позицию, которую заранее наметил солдатам Невьянов, лицом к лицу столкнулась с выбредавшим из воды нарушителем границы. Обессиленный тяжелым переходом, незнакомец ничего не успел понять, как чуть ли не в грудь ему уперлись вороненые стволы автоматов.
С двух сторон в упор осветили его фонарями — мокрого, грязного, дико поводившего глазами с одного пограничника на другого. И тут Невьянов вздохнул, отчетливо сказал нарушителю:
— Ах, Джамал, говорил же тебе, что мы еще встретимся! Вот и довелось. Это сколько же лет-то прошло!.. Да, старый ты уже стал, не то, что прежде, руки-то вон как дрожат. Поизносился ты, Джамал, поистерся малость. А все, понимаешь, неймется. Чего ты забыл на нашей земле? На что надеялся?
Апраксин был удивлен безмерно. Вот теперь он действительно ничего не понимал. И тогда Невьянов засмеялся — впервые за весь день, раскатисто, с удовольствием. Сказал:
— Признайся, лейтенант, не поверил, когда я сказал, что не знаешь участка заставы… Ты в машине об этом хотел спросить? Я угадал? Ясно, что не поверил, чего там. Здесь когда-то была гать, верно я говорю, Джамал? Контрабандисты денег на нее не пожалели — рассчитывали, что пользоваться будут долго. И ведь как хитро настлали, упрятали под водой, кто бы догадался! А все-таки взяли мы их тогда почти всех, мало кто уцелел. Ну, и наших, конечно, полегло…
Невьянов сломил прутик, ткнул им в воду, нащупал гать. Прут ушел в глубину почти на полметра.
— Она, та самая. Ишь как просела. Видать, засосало болото, она и так лежала не на виду. Давно это было, мало кто знает о гати, даже на картах не осталось пометки… Однако, гляди-ка ты, помнят…
Невьянов неуклюже потоптался на пружинящей моховой подстилке, выбирая местечко посуше, где вода не доставала сапог. Пососал потухшую сигарету. Апраксин смотрел на него не отрываясь.
— А ведь тогда он в спину мне саданул, Джамал. Памятку оставил… — Невьянов круто развернулся к нарушителю границы. — Да только выжил ведь я, Джамал, я не мог умереть, пока тебя по земле носило. Не мог. Вот и встретились, понимаешь… Ну, ведите его ребята. А тебе, лейтенант, так скажу: я тогда был моложе, ну вот вроде тебя. И тоже, как ты, в начальниках заставы. Здесь и принял крещение. Выходит, теперь мы с тобой побратимы.
— Ковалев! Лейтенант Ковалев! Василий! Да отзовись ты…
Он не сразу понял, кого окликали, и продолжал пристально наблюдать за летным полем. Там, в невесомом мареве, то укорачиваясь, то удлиняясь от знойных испарений, после рулежки набирал обороты «боинг». Едва заметные на расстоянии крапинки иллюминаторов, дрожа, поблескивали на солнце. Казалось, толстобрюхий самолет никогда не взлетит, так долго длился его разбег. Наконец у самой кромки взлетной полосы, за которой начинался лес в июньской лаковой зелени, «боинг» тяжко поднялся, подобрал шасси и косо потянул вверх, оставляя за собой грязно-бурый след и надрывный удаляющийся грохот.
