Путники подходили к палатке Родсов, где должны были расстаться, а Кау-джер все еще колебался.
Но не такой это был человек, чтобы избегать ответственности. В самый последний момент, преодолев душевные муки, он принял окончательное решение. Обратившись к Хартлпулу, Кау-джер спросил:
— Как вы думаете, можно рассчитывать на преданность экипажа «Джонатана»?
— Ручаюсь за всех, кроме Кеннеди и Сердея-повара, — ответил боцман.
— Сколько у вас человек?
— Вместе со мною пятнадцать.
— Остальные четырнадцать подчинятся вам?
— Несомненно.
— А вы сами?
— Что — я?
— Есть ли здесь кто-нибудь, чью власть вы признаете?
— Конечно, есть, сударь. Вы, — ответил Хартлпул таким тоном, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся.
— Но почему я?
— Да как же, сударь… — растерялся Хартлпул. — Здесь, как и везде, кто-то должен управлять людьми. Это ведь каждому ясно, черт возьми!
— Но почему именно я?
— Потому что больше некому, — убежденно заявил Хартлпул, подкрепив свои слова красноречивым жестом.
Такой убедительный довод нечем было опровергнуть.
После некоторого раздумья Кау-джер произнес повелительным тоном:
— С сегодняшнего вечера придется охранять имущество, выгруженное с «Джонатана». Ваши люди будут дежурить по двое. Задача: не разрешать никому приближаться к грузу. Особое внимание обратить на охрану спиртных напитков.
— Слушаюсь, сударь, — коротко ответил Хартлпул. — Будет исполнено. Через пять минут.
— Покойной ночи, — сказал Кау-джер и быстро удалился, недовольный собой и всем на свете.
«Уэл-Киедж» вернулась из Пунта-Аренаса 15 апреля. Едва завидев лодку, эмигранты высыпали на берег, сгорая от нетерпения скорее узнать о своей дальнейшей судьбе.
Люди разместились на берегу, следуя непреложным законам, управляющим любой толпой в любой части нашей далеко не совершенной планеты. Иначе говоря, самые напористые и грубые мужчины завладели лучшими местами — впереди, у самой воды. Женщин оттеснили назад, туда, где они вообще ничего не видели, и им ничего не оставалось делать, как оживленно и громко болтать, заранее обсуждая предстоящее известие. Дети, для которых все служит забавой, тоже примчались на берег. Самые маленькие, чирикая, как воробышки, резвились около толпы. Другие затесались в гущу эмигрантов и теперь не могли сдвинуться с места. Некоторым все же удалось пролезть в передние ряды и просунуть любопытные рожицы между ногами взрослых. Наиболее шустрые оказались впереди всех.
Можно было не сомневаться, что юный Дик находился среди ловкачей; причем не только преодолел все препятствия сам, но и притащил следом за собою своего неразлучного Сэнда и еще одного мальчика, с которым за последнюю неделю они свели дружбу, теперь казавшуюся им уже давней. Марсель Норели, их однолетка, вполне заслуживал дружбы хотя бы уже тем, что нуждался в покровительстве: у этого хилого ребенка с болезненным личиком правая парализованная нога была на несколько сантиметров короче левой. Но это ничуть не влияло на веселый нрав маленького калеки и не мешало ему принимать горячее участие во всех играх. Удивительно ловко пользуясь костылем, он не отставал от других детей.
Пока переполошившиеся эмигранты сбегались на берег, Дик, а за ним Сэнд и Марсель пробрались в передние ряды и устроились впереди мужчин, которым достигали только до пояса. Но, протискиваясь в толпе, они задели или толкнули кое-кого из переселенцев. В частности, потревожили Фреда Мура, старшего из двух братьев, которых Гарри Родс охарактеризовал Кау-джеру как людей необузданных.
Фред Мур, рослый, крепко сколоченный парень, почувствовав, что его толкают, громко выругался. Это сразу же раззадорило Дика. Обернувшись к Сэнду и Марселю, он крикнул:
— Эй, вы! Осторожнее! Не толкайте этого джентльмена, тысяча чертей! Этим вы ничего не выиграете! Мы ведь можем встать сзади и смотреть поверх его головы.
Заявление, исходившее от крошечного человечка, показалось окружающим таким забавно-дерзким, что все разразились смехом. Фред Мур побагровел от злости.
— Сопляк! — презрительно бросил он.
— Благодарю за комплимент, ваша милость, хотя, признаться, у вас весьма невнятное произношение! — продолжал издеваться Дик.
Фред Мур двинулся к нему, но соседи удержали парня, уговаривая не связываться с ребятами. Дик с товарищами, воспользовавшись этим, перекочевал на другое место, поближе к более покладистым людям.
— Ну подожди, — пригрозил ему вслед Фред Мур, — я еще оборву тебе уши!
Дик, находясь на безопасной дистанции, смерил противника насмешливым взглядом.
— Для этого тебе, наверно, понадобится лестница, старина! — заявил он с такой иронией, что все опять расхохотались.
Мур только пожал плечами. Дик, довольный, что за ним осталось последнее слово, перенес свое внимание на шлюпку, уже врезавшуюся форштевнем в прибрежный песок.
Причалив, Кароли спрыгнул в воду и укрепил якорь. Потом помог выйти пассажиру и ушел вместе с Хальгом и Кау-джером.
Говорят, что у огнеземельцев почти не развито чувство привязанности. Но в данном случае лоцман составлял счастливое исключение: даже в его взгляде, устремленном на сына и Кау-джера, сквозила любовь к ним обоим.
Его преданность белому человеку могла соперничать только с безграничной, но более сознательной привязанностью Хальга к Кау-джеру. Кароли был родным отцом юноши, а Кау-джер — духовным. Первый дал Хальгу жизнь, второй развил в нем дремлющий интеллект.
Кау-джер отвечал Хальгу такой же любовью. Мальчик стал его единственной привязанностью, единственным существом, способным согреть его разочарованную душу.
Пока трое друзей, обрадованных встречей, обсуждали между собой новости, эмигранты, столпившиеся во круг Жермена Ривьера, сгорали от нетерпения узнать о результатах поездки. Со всех сторон сыпались вопросы, сводившиеся к одному: почему вернулась шлюпка, а не судно, чтобы взять на борт всех потерпевших кораблекрушение?
Оглушенный Жермен Ривьер поднял руку, требуя тишины. Затем, отвечая Гарри Родсу, единственному, кто задал разумный и краткий вопрос, рассказал о своем путешествии.
В Пунта-Аренасе он виделся с губернатором, господином Агире, который от имени чилийского правительства обещал помочь переселенцам. Но в данный момент в Пунта-Аренасе не было подходящего корабля, чтобы в един рейс забрать всех потерпевших. Поэтому оставалось только запастись терпением, тем более что эмигрантам пока ничто не угрожало — их обеспечили всеми необходимыми предметами и продуктами по крайней мере на полтора года.
