Около входа в лагерь вырос городок средств массовой информации. Многие крупные телеканалы переместили своих военных корреспондентов и спутниковые передатчики из Багдада. Несмотря на большие газетные материалы и длинные телевизионные репортажи о Вавилонской башне, новость об Оуэхе еще не просочилась в прессу. К. К. очень боялся, что факт обнаружения Оуэха станет известным. Такая новость, думал он, должна быть представлена миру с тем уважением, которого заслуживает. План его состоял в том, чтобы президент США доложил о находке на заседании Генеральной Ассамблеи ООН в речи, которую будут транслировать в прямом эфире на весь мир.
Журналисты оценили открытие местонахождения Вавилонской башни как нечто среднее между историческим курьезом и военно-политическим осложнением. Никто из них не догадался, чем мы на самом деле занимались. Но в конечном счете это не играло никакой роли.
2
Я увидел ее, когда шел из столовой в штабной барак. Она только что покинула территорию автостоянки и, окруженная облаком пыли, направлялась по узкой пешеходной дорожке к барачному городку.
Моник.
Увидев меня, она остановилась. Ветер трепал ее волосы. Они больше не были светлыми. Они были жгуче-черными.
— Моник! — пробормотал я, сам себе не веря.
Глаза ее распухли, покраснели, стали будто стеклянными. Только тогда я понял. В другом мире, в своей постели в Амстердаме, Дирк ван Рейсевейк перестал бороться.
Я похлопал ее.
— Прими мои соболезнования, — шепнул я.
Она прижалась к моему плечу.
«Спасибо», — сказали ее губы.
Я неловко обнял ее, — это было что-то среднее между жестом утешения и лаской. Она вынула блокнот. «Я сидела рядом, когда он уходил», — написала она. Ее взгляд обеспокоил меня. Казалось, она хочет написать еще что-то. Она помедлила. Видимо, какая-то мысль, пришедшая ей в голову, успокоила ее. И она написала: «Я хочу пить!»
3
«Я приехала, чтобы рассказать тебе кое-что», — написала Моник.
Мы сидели на скамейке перед бараком, держа стаканы лимонада с кусочками льда. Я принес два вентилятора — один для Моник, другой для себя. Поток воздуха шевелил листки ее блокнота.
В глубине души я надеялся, что она напишет, что любит меня. Что она хотела бы, чтобы мы состарились вместе. Что она наконец освободилась от брачных цепей, связывавших ее с Дирком, и может теперь отдаться чувствам. Ко мне. Что-то в этом духе. Бьорн, романтик.
«Я знаю, что ты разочарован, — написала она. — Не делай вид, что не понимаешь. Ты думаешь, что я тебя обманула».
Я не мог полностью отрицать этого. Она на самом деле обманула меня. Она все время была заодно с К. К.
«Я не могла говорить. Тогда, — написала она. — Теперь Дирка нет… Это он настаивал. Все время. У него была мания анонимности. — Она вопросительно посмотрела на меня. — Ты действительно этого не понял?»
Я не имел ни малейшего представления, о чем она говорила.
Десять-пятнадцать секунд она рисовала в блокноте каракули. Потом написала: «Кем был Дирк?»
— Дирк был твоим мужем.
Она вздрогнула, словно Дирк вдруг стал полтергейстом и воспользовался возможностью дать ей пощечину.
«Моим мужем? Почему ты так думаешь?»
Выражение неподдельного искреннего изумления не могло быть комедией.
— Это… я всегда воспринимал как данность. Кто-то мне сказал. А вы не были женаты?
«Женаты? Никогда! Это абсурд!»
Она покачала головой.
«Я тебе никогда не давала повода так думать».
— Извини. Я так понял. Видимо, это недоразумение.
Она еще помедлила, потом написала: «Задай себе вопрос, почему Дирк и я жили скрываясь?»
— Потому что вам больше нравились деликатность и скромная жизнь?
«Добрый, милый, наивный Бьорн».
Поток воздуха от вентилятора щекотал мою спину.
«Дирк ван Рейсевейк не был голландцем, — написала она. — Он был итальянцем. Его настоящее имя — Джованни Нобиле».
4
Джованни Нобиле…
Итальянский теолог. Демонолог.
— Я думал, что Джованни Нобиле был убит!
«Он хотел, чтобы все именно так и думали».
Я взглянул на нее.
И понял. Наконец.
Все понял. Глупый, глупый Бьорн.
Я посмотрел на ее красивое лицо, золотистый оттенок кожи, карие глаза.
— Ты — его дочь.
Она кивнула.
— Ты никогда не была его женой. Ты — дочь Джованни Нобиле.
Она кивнула.
— Ты — Сильвана.
Она продолжала кивать.
«Да, — написала она. — Я — Сильвана Нобиле».
5
И она стала рассказывать.
Она писала. Долго. Я читал ее историю — листок за листком.
Я прочитал о том дне, когда ее похитили рядом со школой. Как ее положили в гроб. Я читал о бесконечных часах, когда она была там в заточении.
«В гробу я потеряла способность говорить, — написала она. — Врачи ничего не могут объяснить. Папа водил меня к специалистам. Голос остался там. В гробу. Я не жду, что ты поймешь. Слова не идут из меня. Насчет паука — вынужденная ложь. ГРОБ сделал меня немой. Гроб!»
Мы смотрели друг на друга. Я ощущал поток воздуха от вентилятора и слабый аромат «Шанель № 5».
«Мы с папой бежали. Сначала из Рима. От полиции. От монахов. Все они охотились за папой. Полиция. Секта. Университет. Антиквар Луиджи. Мы прожили несколько недель у папиного друга в Орбетелло. Несколько недель в Градо. В Триесте. У папы много друзей. Людей, на которых он мог положиться. Они нам помогли получить новые имена. Фальшивые паспорта. Удостоверения личности. Украли у одного умершего. Голландца. В Амстердаме папе помог обустроиться один коллега».
— А твоя мама?
На лице боль.
«Она приезжала в Орбетелло. Тайно. Этого мама не смогла перенести. Мне трудно объяснить. Она не хотела вечно жить в бегах. Может быть, в отношениях между ними были проблемы. Не знаю».
— Но она разрешила папе увезти тебя?
«Она хотела, чтобы я осталась с ней. Вернулась в Рим. Папа сказал „нет“. Это было опасно».
— Понятно.
«Мама сказала, что она потом приедет. Когда все успокоится. Но этого так и не произошло».
— Что потом?
Моник долго смотрела в пространство. Как будто хотела у себя самой получить точный ответ.
«Итальянские власти объявили папу умершим. Много лет спустя. Мама снова вышла замуж. За своего начальника. Энрико. Родила двух сыновей. Я никогда не встречалась с ними. Моими сводными братьями».
Я подумал про собственную маму и своего сводного брата. Судьба Моник неким образом была связана с моей судьбой.
«Я встречалась с мамой пять раз до ее смерти», — написала она.
