Сам Уильям достиг оргазма на секунду позже – Селия ощутила внутри горячую пульсацию его извержения. Застонав, он опустил голову рядом с ней, а девушка ошеломленно лежала под ним, жадно глотая воздух.
После нескольких секунд, которые показались вечностью, Уильям поднял голову. Селия заметила испуг на его лице.
– Боже мой! – воскликнул он. – Что же я натворил?
Уильям не мог осознать, что же сейчас произошло. Он был сам не свой. Мужчина встал на колени рядом с Селией, которая лежала среди простыней, широко раскрыв глаза. Ее бедра были залиты его семенем, лицо расцарапано щетиной, а губы опухли от безудержных поцелуев. Уильям схватил простыню, которая казалась чище остальных, и осторожно вытер тело девушки. Мулатка оттолкнула его руку и села.
– Мне так жаль, Селия! Я не знаю, что на меня нашло… Этого никогда не должно было произойти… Это просто непростительно…
Запинаясь, Уильям пытался облечь свою беспомощность в слова, но оказался не в состоянии найти достойного объяснения своему порыву. Мужчина молча и испуганно смотрел на нее, потом помог встать и набросил на ее тело простыню, после того как сам быстро натянул и застегнул брюки.
– С тобой все в порядке? – настойчиво спросил он. – Я не сделал тебе больно? Господи, как я мог так забыться? Мне ужасно стыдно!
Он отчаянно тряс головой:
– Клянусь тебе, подобного больше никогда не повторится!
Уильям хотел еще что-то сказать, но Селия отвернулась, наклонилась за своим платьем, надела его и вышла на негнущихся ногах, сутулясь и не оглядываясь на Уильяма. Он посмотрел ей вслед и сглотнул, но комок в горле так и не исчез. Уильям чувствовал угрызения совести, ненависть к себе самому и еще что-то, о чем не хотел думать.
Он вышел из прачечной, будто усталый старик. Внутренний двор словно вымер, нигде не было видно ни одного раба. К своему облегчению, в доме Уильям тоже никого не встретил. Он быстро направился наверх, в свою комнату. Проходя мимо каморки Селии, Уильям вдруг остановился у двери и прислушался. А когда услышал тихие всхлипы, то застонал, прижав кулаки к вискам. Больше всего ему сейчас хотелось врезаться головой в стену, чтобы вернуть себе утраченный рассудок. О чем он только думал? Что теперь она о нем подумает?
В своей комнате Уильям ходил из угла в угол, мучимый мыслями. Он никогда не хотел уподобиться белым подлецам, которые вели себя на своих плантациях, как короли, считали себя хозяевами всех и вся, в том числе и рабов. Плантаторы использовали их по своему усмотрению, нравилось это неграм или нет. Потом рабыни отправлялись вслед за остальными на поля; женщин били плетьми, если они не подчинялись. Уильям не только надругался над телом Селии, но и разрушил многолетнее доверие. Теперь она сидела в своей каморке и плакала.
Глубоко дыша, Уильям попытался найти выход из этой ужасной ситуации. Селии сейчас нужен человек, который бы обнял ее и утешил. Но поскольку Уильям сам был причиной этих страданий, то его она хотела бы видеть теперь возле себя в последнюю очередь. «Навязываться ей теперь, пусть и с добрыми намерениями? Это совершенно исключено. А может, Анна?.. Нет».
Помотав головой, Уильям отбросил эту идею. Тогда все узнают, что он обошелся с Селией как с обычной шлюхой, и станет еще хуже.
Вдруг раздался стук в дверь, и Уильям встрепенулся. Это была не Селия, а чернокожая девушка, которая убирала в комнатах и мыла посуду на кухне. Уильям вздохнул со смешанным чувством облегчения и сожаления и взял письмо, которое она ему протянула.
– Только что приехал посыльный из резиденции губернатора, – произнесла негритянка, потупив взор и сложив руки на чистом фартуке. – Он сказал, что я должна сразу же вам это передать.
– Спасибо, можешь идти, – рассеянно ответил Уильям, вскрывая письмо.
Это было короткое послание, написанное не позднее часа назад. Его составил молодой лейтенант охраны, которому Уильям щедро платил за старания. Он ощутил яростное удовлетворение, которое на миг затмило его переживания из-за Селии.
Уильям быстро оделся и, спустившись вниз, приказал конюху седлать Жемчужину. Кобыла загарцевала и задрала голову в предвкушении, когда он взял поводья и сел в седло. Уильям похлопал ее по шее, погладил по шелковой гриве и пустил рысью. Лошадь возбужденно отреагировала на шенкеля и взяла хороший темп. Уильяму вдруг подумалось, что нужно чаще кататься верхом. У арабской лошади огонь в крови, и ее нужно объезжать. Нехорошо было держать такую темпераментную кобылу в стойле – еще одно обещание, которое он не сдержал. Но зато теперь ему предстояло выполнить еще один важный уговор, и ни за что в жизни Уильям не позволил бы себе отказаться от этого.
Губернатор Дойл отправил за лакомствами черного мальчика, с которым провел в постели последний час, – у мужчины проснулся аппетит к сладкому. К тому же ему хотелось не спеша выпить один или два стаканчика рома. Это помогло бы ему прийти в норму.
Странная сыпь на груди и болезненные опухоли в паху и под мышками казались Дойлу менее опасными, если пить достаточно рома. А кроме всего прочего, возможно, это помогло бы ему избавиться от злобы на Юджина Уинстона. Этот тип и не собирался возвращаться на Барбадос, хоть Дойл не давал ему разрешения отсутствовать так долго.
Когда Юджин Уинстон вызвался отправиться в Англию на первом же корабле, чтобы помешать Дункану Хайнесу распускать дурную славу, губернатору ничего не оставалось, как благословить своего адъютанта на это путешествие.
Через два месяца после отъезда Уинстона Дойл с радостью получил весть о том, что Хайнес отправился в последний путь на Тайберн Хилл, и надеялся, что голова пирата достаточно долго проторчит на пике над Лондонским мостом.
Но больше от Уинстона не было никаких писем. Лишь два дня назад пришло послание, в котором адъютант сообщал, что больше не желает батрачить на него и не согласен нарушать закон. Уинстон собирался противостоять угрозам Дойла и грозил сообщить обо всех его деяниях куда следует.
Сначала Дойл не мог сообразить, что к чему. Ему казалось, что этот парень сошел с ума. Но спустя некоторое время из письма он сделал вывод, что Юджин Уинстон просто не хочет на него работать. Возможно, Лондон больше пришелся ему по вкусу. Юджин вырос на Барбадосе, и соблазны большого города, наверное, затуманили ему голову, вот он и решил там остаться. При других обстоятельствах Дойл вообще не имел бы ничего против. Он терпеть не мог этого молодого нахала. Губернатор часто думал, что без Уинстона ему жилось бы куда лучше. Будь его воля, Дойл вообще отправил бы своего адъютанта в пустыню. Но Уинстон сам отказался вернуться, и это было наглой выходкой.
