Она прибыла в Союз с предыдущим рейсом, минут тридцать назад, но все еще не отважилась покинуть зал и выйти на воздух. При посадке самолета ей стало дурно, стюардесса без конца подносила ей то сердечные капли, то ватку с нашатырем.
В аэропорту занемогшую пассажирку ждал врач, но от помощи она отказалась, уверяя, что с ней такое бывает и скоро все само собою пройдет. Просто ей нужен покой — абсолютный покой и бездействие, больше ничего.
Она сидела под медленно вращающимися лопастями потолочного вентилятора, вяло обмахиваясь сильно надушенным платком. Весь ее утомленный вид, землистый цвет лица, кое-где тронутый застарелыми оспинками, нагляднее всяких слов говорил о ее самочувствии. Возле ее ног дыбились два увесистых оранжевых баула ручной клади, и было любопытно, как она сможет дотащить их до таможенного зала.
Ковалев остановился напротив, учтиво спросил по-английски:
— Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен?
Увядающая миссис натужно улыбнулась:
— О нет, благодарю, мне уже лучше. Весьма вам благодарна.
Белая батистовая кофточка колыхалась от малейшего движения женщины. Но поверх кофточки, усмиряя воздушную легкость батиста, пряча под собой тщедушное тело, громоздилось нелепое черное кимоно с широкими рукавами, делавшее женщину похожей на ворону.
Ковалев устыдился столь внезапного, неуместного сравнения, будто оно было произнесено вслух и услышано; но и отделаться от навязчивого образа оказалось не так-то просто. Он поспешно кивнул пожилой иностранке и легким шагом пересек по диагонали продолговатый зал накопителя.
Сейчас у Ковалева не оставалось никакой уверенности, что таинственный владелец пакета может быть обнаружен. Ему не в чем было ни упрекнуть, ни заподозрить ни одного из находившихся в накопителе людей. И потому червячок неудовлетворения, почти юношеской досады точил и точил его душу, проникал глубоко, в самое сердце. Уязвленное профессиональное самолюбие не давало покоя, звало к активным действиям, а что именно предпринять, Ковалев не знал.
И словно в утешение ему, каким-то чудом вызванная из недр памяти, яркой звездочкой взошла в потемках души внезапная радость: теперь их на земле трое — он, жена и малышка. Дочь… Как они ее назовут? Кем воспитают?..
Еще давным-давно, классе в четвертом или пятом, Василий смотрел в театре чудесную сказку «Снежная королева». Он до слез жалел, что ему досталось от родителей такое неинтересное имя, и тогда же, жалея себя, решил, что если в будущем у него появится дочь, он назовет ее Гердой. Ну а если сын — Каем…
Ковалев усмехнулся: детство все, наивное детство. Сейчас сплошь и рядом Денисы да Ирины, как у Ищенко, да еще Светочки.
Хотя и с трудом, он заставил себя на время не думать о дочери, тем самым не позволяя себе расслабиться, потому что невозможно было совместить яркий сполох звезды — рождение дочери, его продолжения на земле, — с тем, что его повседневно окружало, что приучило на многое смотреть совсем иными глазами. И, пожалуй, впервые его кольнуло пока безотчетное, но явственное отцовское чувство тревоги за судьбу дочери, за ее будущее.
И с этой новой для себя мыслью, с тревогой, подступившей к самому сердцу, Ковалев поспешил к начальнику контрольно-пропускного пункта.
В кабинете «шефа», как называли молодые офицеры начальника КПП, по-прежнему стояла вязкая духота. Лопасти вентилятора, слившись в круг, разгоняли застойный жар лишь в ограниченном пространстве, шевелили на лбу полковника прядку волос. Наглухо закупоренные от аэродромного шума двойные окна в алюминиевых рамах лишь добавляли тепла, накаляя кабинет как через увеличительное стекло.
Сбоку, за приставным столиком, низко склонился к столешнице вызванный пограничниками офицер управления. Он сверялся с записями в коричневом добротном блокноте и на вошедшего не смотрел.
Ковалев доложил, что установить, хотя бы предположительно, владельца пакета не удалось. Полковник откинул со лба спадавшую прядку волос, молча кивнул, указывая лейтенанту на стул. Глаза его выражали то спокойствие, которое отличает в человеке большой опыт и знания. Ковалев втайне боготворил «шефа», чем-то напоминавшего ему отца, после которого у матери осталось с десяток любительских фотографий да вылинявшая за годы форма офицера-пограничника. Отца настигла бандитская пуля уже после войны, и Василий, сколько себя помнил, всегда благоговел перед памятью о нем.
— Вот что, лейтенант Ковалев… — Начальник КПП несколько раз нажал и отжал голубую кнопку остановки вентилятора, наблюдая за тем, как она глубоко утопает в круглой нише и вновь показывается оттуда, возвращаемая упругой пружиной. — Вот что… В свертке, доставленном Гусевым, оказались рулоны восковки. Все тексты на ней — антисоветского, подстрекательского содержания.
Полковник на минуту умолк. Ковалев терпеливо ждал продолжения разговора.
— Деньги, по всей вероятности, никакого отношения к пакету не имеют: слишком велико до них расстояние от пола, туда из щели не дотянуться. Видимо, кто-то решил избавиться от них таким образом. Бывает… И маляр тут тоже ни при чем — обыкновенный честный человек, хороший производственник, комсомольский секретарь бригады… Меня в данном случае беспокоит другое. — Полковник взглянул за окно, где синем-сине расстилалось небо без единого облачка до самого горизонта. — Разберемся, почему в пакете оказались только восковки. Наши «опекуны» за рубежом слишком предусмотрительны, чтобы засылать столь далеко «неукомплектованного» агента… Либо… — Полковник перевел взгляд на офицера управления. — Либо агент — новичок, так сказать, попутчик, которого за плату уговорили доставить к нам эту мерзость, с тем чтобы потом передать по назначению. — Полковник с силой нажал кнопку остановившегося вентилятора. — Есть еще и третий вариант: трусость. Обыкновенная трусость, которой подвержены и опытные агенты. Обнаруженные восковки — не шапирограф, для них нужна специальная краска. Думается, надо искать недостающую часть «комплекта». Таможенников мы уже предупредили, а им во внимании не откажешь.
Начальник КПП откинулся на спинку стула.
— Вам все ясно, лейтенант Ковалев?
— Так точно! — Офицер козырнул и, получив разрешение, покинул кабинет.
Вернувшись в зону пограничного контроля, он некоторое время понаблюдал за работой контролеров. К ним в застекленные кабинки протягивали паспорта и визы недавно прибывшие пассажиры. Нигде никакого ни затора, ни недоразумений. Ревнивое, сладостное чувство овладело лейтенантом: его питомцы!
В таком счастливом, почти праздничном настроении наблюдал Ковалев за работой своих подчиненных. И единственное, что огорчало его в этот момент душевного подъема, — это неоконченная история с пакетом, в которой пока реально существовали лишь обнаруженные рулоны восковки да помнился быстрый, нервный промельк между желтых фанерин узкой руки с белой манжеткой…
