Оба были американцы. Одного звали Блэкер, другого — Лонг. Первый — двадцатисемилетний крестьянин, довольно веселого и общительного нрава — отличался невероятной прожорливостью. Постоянный, болезненный голод чрезвычайно усложнял его жизнь, ибо, живя в нужде, он никогда не мог удовлетворить свой ненасытный аппетит. Муки голода терзали Блэкера с самого рождения, и в конце концов он решил эмигрировать, надеясь, что в Африке ему удастся наесться досыта. Второй — кузнец, этакий тупой детина с могучими бицепсами, крепкий и податливый, как железо в горне, — представлял послушное орудие в руках хозяина дома.
Сам же Паттерсон, хотя и примкнул к эмигрантам, покинул родину вовсе не из-за крайней нищеты, а из-за страсти к наживе. Судьба поступила с ним и жестоко, и вместе с тем милостиво. Паттерсон родился в бедности и вел одинокую жизнь, скитаясь по родной Ирландии. Но зато по своей натуре он был стяжателем, иначе говоря — человеком, стремившимся приобрести те блага, которых не имел при рождении. Благодаря этому свойству к двадцати пяти годам ирландцу удалось поднакопить деньжонок. Его не пугала ни изнурительная работа, ни суровые лишения. При случае не брезговал он и откровенной эксплуатацией своих ближних. Но Паттерсон выбивался в люди с величайшим трудом, и лишь настойчивость, изворотливость и постоянное самоограничение помогали ему достигнуть трудной цели. И вот однажды до него дошли потрясающие слухи о том, что в Америке человек без предрассудков может запросто нажить целое состояние. Наслушавшись всяких небылиц, ирландец стал мечтать только о Новом Свете и решил отправиться, как и многие другие, на поиски счастья. При этом Паттерсон даже и не собирался следовать по пути сказочных миллиардеров, вышедших, подобно ему, из низов. Нет, он ставил перед собой более скромную и вполне достижимую цель — увеличить свои сбережения в более короткий срок, чем на родине.
Едва ступив на американскую землю, Паттерсон увидел заманчивую рекламу Общества колонизации бухты Лагоа. Поверив ее соблазнительным обещаниям, ирландец решил, что там-то он и найдет девственную почву, где его небольшой капитал принесет богатый урожай. И вместе с тысячью других эмигрантов он отплыл на «Джонатане».
Надежды его не осуществились. Однако Паттерсон был не из тех, кто падает духом. Несмотря на кораблекрушение, ирландец упорно продолжал отыскивать пути к богатству.
С помощью Блэкера и Лонга он выстроил домик на некотором расстоянии от моря, у самой реки, — в единственном месте, где имелся доступ к воде. Выше по течению берег сразу же круто подымался вверх, переходя в отвесную скалу высотой почти в пятнадцать метров, а ниже по течению, за небольшой поляной, у края которой стоял их домик, берег обрывался, и река, устремляя свои воды на этот своеобразный порог, превращалась в водопад. Между водопадом и морем тянулось непроходимое болото.
Другие дома и палатки расположились в живописном беспорядке параллельно морскому берегу, но между ними и морем пролегала непроходимая топь. Кау-джер поселился в индейской хижине, сооруженной Кароли и Хальгом. Только человек, не боявшийся сурового климата, мог удовольствоваться этим примитивным жилищем из ветвей и травы. Зато оно находилось в очень удобном месте — как раз на противоположном берегу реки, у самого причала «Уэл-Киедж». Это давало им возможность использовать малейшие проблески хорошей погоды для починки лодки.
Во время первого штурма зимы, продолжавшегося две недели, не могло быть и речи о каких-либо ремонтных работах. Тем не менее Кау-джер, в сопровождении Хальга, ежедневно переходил легкий мостик, наведенный Кароли, и навещал поселенцев.
Дела хватало. Несколько эмигрантов, заболевших с наступлением холодов, обратились к нему за помощью. После успешного лечения мальчика, сломавшего ногу, репутация Кау-джера как врача установилась прочно. Перелом быстро срастался, и никто не сомневался, что предсказание хирурга о полном восстановлении функции ноги вскоре подтвердится.
После врачебного обхода Кау-джер заходил в палатку Родсов и подолгу беседовал с ними. Он все больше и больше привязывался к этому семейству. Ему нравился добродушный характер жены и дочери Родса, самоотверженно выполнявших роль сиделок возле больных эмигрантов. Он высоко ценил здравый смысл и приветливый нрав самого Гарри Родса, и между обоими мужчинами вскоре зародилась настоящая дружба.
— Приходится только радоваться, — однажды сказал Гарри Родс Кау-джеру, — что негодяи разбили вашу лодку. Не случись этого, вы покинули бы нас, как только бы все устроились с жилищами. А теперь вы — наш пленник.
— Тем не менее мне все же придется уехать, — ответил Кау-джер.
— Но не раньше весны, — возразил Гарри Родс. — Вы всем нужны. Здесь столько больных, которых некому лечить, кроме вас.
— Да, не раньше весны, — согласился Кау-джер. — Но когда за вами пришлют корабль, ничто не будет препятствовать моему отъезду.
— Вы вернетесь на Исла-Нуэва?
Кау-джер сделал неопределенный жест. Да, его дом находится на Исла-Нуэва. Там он прожил долгие годы. Но вернется ли он туда? Ведь причины, изгнавшие его с этого острова, не исчезли. Исла-Нуэва, бывший когда-то свободной территорией, отныне подчинялся Чили…
— Если бы я даже и захотел уехать, — сказал Кау-джер, стремясь перевести разговор на другую тему, — думаю, что оба мои товарища не разделят этого желания. Во всяком случае, Хальгу будет жаль расстаться с островом Осте. А может быть, он и вообще откажется уехать.
— А почему? — удивилась госпожа Родс.
— По очень простой причине. Боюсь, что он имел несчастье влюбиться.
— Вот так несчастье! — засмеялся Гарри Родс. — Ему и по возрасту положено влюбляться.
— Этого я не отрицаю, — ответил Кау-джер. — Но мальчик будет чрезвычайно огорчен, когда настанет день расставания.
— Но зачем же Хальгу расставаться с той, кого он любит? — спросила Клэри, которую, как и всех девушек, всегда интересовали сердечные дела. — Ведь они могут пожениться.
— Во-первых, она — эмигрантка и никогда не согласится остаться на Магеллановой Земле. А во-вторых, я не представляю себе, что произойдет с Хальгом, если он поедет в одну из ваших так называемых цивилизованных стран.
— Вы говорите — эмигрантка? — переспросил Гарри Родс. — Уж не Грациэлла ли это, дочь Черони?
— Я видел ее несколько раз, — вмешался в разговор Эдуард Родс. — Она очень мила.
— Так, значит, это она? — улыбнулась госпожа Родс.
— Да. В тот день, когда нам пришлось принять участие в ее семейных делах (вы, наверно, помните это), я заметил, какое сильное впечатление произвела Грациэлла на Хальга. Он был просто потрясен. Вы ведь знаете, как несчастны эта девушка и ее мать, а от жалости до любви — один шаг.
