– Отменно! – спокойно отвечал Портос.
– Есть ли такие нежные барашки в вашей провинции, господин дю Валлон?
– продолжал спрашивать король.
– Государь, – сказал Портос, – мне кажется, что в моей провинции, как и повсюду, все лучшее принадлежит королю. Кроме того, я ем барашка иначе, чем это делает ваше величество.
– Как же вы едите его?
– Обыкновенно я велю приготовить себе целого барашка.
– Целого?
– Да, государь.
– Каким же образом?
– А вот каким. Мой повар – он немец, государь, – мой повар начиняет барашка сосисками, которые он выписывает из Страсбурга; колбасками, которые заказывает в Труа; жаворонками, которые он получает из Питивье. Не знаю уж каким способом он снимает мясо барашка с костей, как курятину, оставляя при этом кожу, которая образует поджаренную корочку. Когда барашка режут ломтями, как огромную колбасу, изнутри течет розовый сок, и на вид приятный и на вкус восхитительный.
И Портос прищелкнул языком.
Король слушал с широко открытыми глазами и, принимаясь за поданного ему тушеного фазана, заметил:
– Вот это едок, которому я позавидовал бы. Каково! Целого барашка!
– Да, государь, целого!
– Подайте этих фазанов господину дю Валлону; я вижу, он знаток.
Приказание было выполнено.
Затем, возвращаясь к барашкам, король спросил:
– А это не слишком жирно?
– Нет, государь; жир вытекает вместе с соком и плавает сверху; тогда мой стольник собирает его серебряной ложкой, нарочно для этого приготовленной.
– Где вы живете? – поинтересовался король.
– В Пьерфоне, государь.
– В Пьерфоне? Где это, господин дю Валлон, недалеко от Бель-Иля?
– Нет, государь, Пьерфон недалеко от Суасона.
– А я думал, что вы говорите мне о барашках, которые пасутся на приморских лугах.
– Нет, государь; луга мои хоть и не приморские, но ничуть не уступают им.
– У вас превосходный аппетит, господин дю Валлон! С вами приятно сидеть за столом.
– Ах, государь! Если бы ваше величество когда-нибудь посетили Пьерфон, мы съели бы вдвоем барашка, потому что и вы не можете пожаловаться на аппетит.
Д'Артаньян энергично толкнул Портоса под столом. Портос покраснел.
– В счастливом возрасте вашего величества, – заговорил Портос, чтобы поправиться, – я служил в мушкетерах, и ничто не могло меня насытить. У вашего величества превосходный аппетит, но ваше величество слишком разборчивы для того, чтобы вас можно было назвать большим едоком.
Вежливость сотрапезника, по-видимому, очень понравилась королю.
– Вы отведаете этих сливок? – спросил он Портоса.
– Государь, ваше величество обращаетесь со мной так милостиво, что я открою вам всю правду.
– Скажите, господин дю Валлон, скажите!
– Из сладких блюд, государь, я признаю только мучные, да и то нужно, чтобы они были очень плотны; от всех этих муссов у меня вздувается живот, и они занимают слишком много места, которым я дорожу и не люблю тратить на пустяки.
– Господа, – воскликнул король, указывая на Портоса, – вот настоящий гастроном! Так кушали наши отцы, которые понимали толк в еде, тогда как мы только поклевываем.
И с этими словами он положил на тарелку белого куриного мяса, перемешанного с ветчиной. Портос, со своей стороны, принялся за куропаток.
Кравчий наполнил бокал его величества.
– Подайте моего вина господину дю Баллону, – приказал король.
Это была большая честь за королевским столом.
Д'Артаньян нажал колено друга.
– Если вы можете съесть половину кабаньей головы, которая стоит вон там, – сказал он Портосу, – вы через год будете герцогом и пэром.
– Сейчас я примусь за нее, – флегматично отвечал Портос.
Действительно, ему скоро подали голову, потому что королю доставляло удовольствие подзадоривать человека с таким аппетитом; он не посылал Портосу кушаний, которых не пробовал сам; поэтому он отведал и кабаньей головы. Портос не сплоховал: он съел не половину, как предлагал ему Д'Артаньян, а три четверти головы.
– Не поверю, – заметил вполголоса король, – чтобы дворянин, который каждый день так хорошо ест и с таким аппетитом, не был самым честным человеком в моем государстве.
– Вы слышите? – шепнул Д'Артаньян на ухо своему Другу.
– Да, кажется, я заслужил некоторую милость, – отвечал Портос, покачиваясь на стуле.
– Ветер для вас попутный. Да, да, да!
Король и Портос продолжали есть, к общему удовольствию; некоторые из гостей попытались было подражать им из чувства соревнования, но скоро отстали.
Король багровел: прилив крови к лицу означал, что он сыт. В такие минуты Людовик XIV не веселел, как все люди, пьющие вино, а делался мрачным и молчаливым. А Портосом, напротив, овладело бодрое и игривое настроение.
Подали десерт.
Король не думал больше о Портос; он то и дело посматривал на входную дверь и часто спрашивал, почему так запаздывает г-н де Сент-Эньян.
Наконец в ту минуту, когда его величество, тяжело дыша, заканчивал банку с вареньем из слив, вошел г-н де Сент-Эньян. Глаза короля, уже сильно потускневшие, тотчас заблестели. Граф направился к столу короля, и, когда он подошел, Людовик XIV встал. Вслед за королем поднялись все, даже Портос, который в эту минуту доедал кусок нуги, способной склеить челюсти крокодила. Ужин кончился.
Король взял де Сент-Эньяна под руку и прошел с ним в соседнюю комнату.
– Как вы запоздали, граф! – сказал король.
– Я ждал ответа, государь.
– Неужели она так долго отвечала на то, что я ей писал?
– Государь, ваше величество соблаговолили сочинить стихи; мадемуазель де Лавальер пожелала отплатить королю тою же монетой, то есть золотой.
– Она ответила стихами, де Сент-Эньян? – вскричал король. – Дай их сюда.
И Людовик сломал печать маленького письма, где действительно оказались стихи, которые история сохранила нам; они лучше по замыслу, чем по исполнению.
Они, однако, привели в восхищение короля, и он бурно выразил свой восторг. Но общее молчание, воцарившееся в зале, несколько смутило Людовика, столь чувствительного к требованиям этикета. Он подумал, что его радость может дать повод к нежелательным толкам.
Людовик спрятал письмо в карман; затем, повернувшись в сторону гостей, обратился к Портосу:
– Господин дю Валлон, ваше присутствие доставило мне большое удовольствие, и я буду очень рад видеть вас вновь.
Портос поклонился и, пятясь, вышел из комнаты.
– Господин д'Артаньян, – продолжал король, – вы подождете моих приказаний в галерее; я вам очень признателен за то, что вы познакомили меня с господином дю Баллоном. Господа, завтра я возвращаюсь в Париж по случаю отъезда испанского и голландского послов. Итак, до завтра.
Зала тотчас же опустела.
Король взял де Сент-Эньяна под руку и велел ему еще раз перечитать стихи де Лавальер.
– Как ты их находишь? – спросил он.
– Государь… стихи очаровательны!
– Да, они чаруют меня, и если бы они стали известны…
– То им позавидовали бы поэты; но они их не узнают.
– Вы передали ей мои стихи?
– О, государь, как она их читала!
– Боюсь, что они слабы.
– Мадемуазель де Лавальер о них другого мнения.
– Вы думаете, что они пришлись ей по вкусу?
– Я уверен, государь…
– В таком случае мне нужно ответить.
– Государь… сейчас… после ужина… это утомит ваше величество.
– Пожалуй, вы правы… заниматься после еды вредно.
– Особенно писать стихи; кроме того, в настоящую минуту мадемуазель де Лавальер очень огорчена.
– Чем же?
– Ах, государь, как все наши дамы!
– Что случилось?
– Несчастье с беднягой де Гишем.
– Боже мой, с де Гишем?
– Да, государь, у него разбита кисть, прострелена грудь, он умирает.
– Умирает? Кто вам сказал это?
– Маникан только что отправил его к доктору в Фонтенбло, и слух об этом дошел сюда.
– Бедный де Гиш! Как же это произошло?
– Как это с ним случилось, государь?
– Вы сообщаете мне все очень странным тоном, де Сент-Эньян. Расскажите подробности… что он говорит?
– Он ничего не говорит, государь. Говорят другие.
– Кто именно?
– Те, кто его отнес к доктору, государь.
– Кто же это?
– Не знаю, государь; об этом надо спросить господина де Маникана, господин де. Маникан его друг.
– У него много друзей, – сказал король.
– О нет, – возразил де Сент-Эньян, – вы ошибаетесь, государь. У господина де Гиша немало врагов.
– Откуда вы это знаете?
– Королю угодно, чтобы я объяснил?
– Конечно.
– Государь, я слышал о ссоре между двумя придворными.
– Когда?
– Сегодня вечером, перед ужином вашего величества.
– Это ничего не доказывает. Я отдал такие строгие приказания относительно дуэлей, что, мне кажется, никто не посмеет нарушить их.
– Сохрани меня боже кого-нибудь оправдывать! – вскричал де Сент-Эньян. – Ваше величество приказали мне говорить, и я говорю.
