Андрей Битов - Пятое измерение. На границе времени и пространства (сборник)

Вот вам и «глупости Сашеньки»: серьезный господин был – удалась карьера. Вот какие сочинения – одному удалась карьера, другому… Пушкин, между прочим, не пошел по иностранному ведомству и по офицерскому. Это все ведь было предметом переживания у дворян – карьера-не-карьера. А вот Владимир Жемчужников – начинал служить, бросал служить, «скитался по разным министерствам, нигде не уживаясь. Вероятно, из-за той суровой честности и принципиальности, которую отмечали в нем мемуаристы». То есть разные характеры.

Любопытные истории из ничего возникают.

Борис Яковлевич Бухштаб очень авторитетный человек, ему можно поверить. Он просто утверждает, что все «лишние» произведения Пруткова написаны Александром.

Но все начинает осложняться, возникают притязания – они начинают стареть.

«В 1870-е годы авторы Козьмы Пруткова не делают попыток опубликовать ненапечатанные остатки его творений. Только Александр Жемчужников проявляет литературную активность… С этими материалами В. Жемчужников, подготовляя полное собрание сочинений, поступил столь же сурово, как и с прежними опытами Александра… Борьба с притязаниями брата Александра могла, конечно, быть лишь подспудной, прямо высказаться о них можно было лишь в семейной переписке». – Тоже надо смотреть.

– Нет, это определенно что-то личное.

– Ну, не знаю. Они были очень хороши собой – и богаты, и блестящи, и все на свете, но… Брак Алексея Константиновича с Софьей Андреевной – есть такая поразительная история, которую не все знают. «Средь шумного бала» посвящено ей – «тебя я увидел, но тайна твои покрывала черты». Тайна – это маскарадная маска, на маскараде дело было. Мы теперь воспринимаем это более романтически и поэтически, а речь шла просто о маске – Софья Андреевна была, по свидетельствам, какое-то чудо женственности и очень некрасивая женщина. И это была очень большая любовь. А что делали остальные красавицы – не знаю. Но Алексей Константинович был старше их все-таки, если мне не изменяет память, – 17-го года. А остальные моложе…

Но вот такая внутренняя склока возникает уже после смерти Толстого, уже в 75-м году.

Я хотел назвать эту статью – «Сто пятьдесят лет русскому дендизму». Это был дендизм, так тогда это называлось. То, что впоследствии называлось в более демократическом и распространенном виде – стилягами, хиппи, битниками и так далее…

Это было в них – вот такие они были ребята. Поэтому от такой внутренней раскрепощенности они и попадали вот в неожиданную форму. И еще важна здесь эта пауза между могучими литературными периодами: ну, вот как бы Пушкин был безупречен, и поэтому никто не писал пародий на Пушкина – но они писали пародии на Пушкина, – «Морозной пылью серебрится его бобровый воротник», – писали, и на всех его харит и аонид, – свободны были. В отношении даже к Александру Сергеевичу. Потому что по сути дела даже с астрологической точки зрения единственно Алексей Константинович как-то наследовал пушкинскую традицию. Просто его мощи на это не хватило.

«Брат мой Александр вовсе не обладает литературными дарованиями и никогда не был разборчив в смешном. Поэтому он никогда ничего не мог написать один. Но из массы его шуток бралось иногда нами кое-что и отделывалось». – Представляете, какой уже тон. Это очень мелочное письмо.

– Это опять Владимир?

– Это Владимир.

– Ну вот, что-то у них там было. Может быть, кого-то из них папа и мама любили, а кого-то меньше?

– На большее я не иду.

Вот такая история. Поэтому, когда он пишет: «Сашенькины глупости», – что-то в этом есть, наверное, и еще, вы, наверное, правы. Но я не любитель…

– А младший из них кто был?

– Я думаю, Сашенька и был младший[15].

– В другой истории, которую я имею сейчас в виду, вытесненным оказывается как раз одаренный старший брат. А любим – неодаренный младший. Он к тому же еще и младшенький.

На таком анекдоте построен один из моих самых любимых романов – «Перигрин Пикль» Смоллетта. Мы его здесь отчасти печатаем: избыточная и как бы безответственная одаренность вызывает раздражение. Вариант Моцарта и Сальери. В «Перигрине Пикле» – крайний случай: одаренного красавца и остроумца преследует всю жизнь собственная мать. История строится с большим юмором и чувством стиля.

– Это грустная вещь – старость. Чтобы разбирать, кому из них какая шутка юности принадлежала, – вы представляете себе, как там обстояло с чувством юмора?

Это очень тяжело. Я наблюдал несколько случаев, когда людям приходилось доказывать, что это – они. По-видимому, можно было бы этого и не делать, но когда это перерастает, ослабив все, – то приходится: Глеб Горбовский написал «Когда качаются фонарики ночные» – народная стала песня. Он написал ее в 53-м году. Еще не став профессиональным поэтом. Еще и сейчас эта песня существует, а ему каждый раз приходится говорить – «Это я написал».

– И никто не верит…

– А Юз написал «Товарищ Сталин, вы большой ученый». И тоже находятся охотники сказать, что это не он сделал.

Это очень глупое положение – создать шедевр, который уходит в жизнь. Поэтому выковался этот мотив в моем черновике черновика черновика, который я сейчас здесь выбалтываю, – что авторство – это отнюдь не на бумаге и не в наградах. А авторство – это когда… Вот существует рейтинг по цитированию. До сих пор считается в науке самым ценным: так вот, сколько же бывает такого цитирования, когда автор неизвестен. Представляете? Тогда это все – твое? Я имею в виду даже не буквальное цитирование, а метод, подход – жест, внутренний жест. А чему хочется подражать? – только свободе. В общем. Когда свобода обретает выраженный рисунок. Этому подражает молодость…

Так что роль Сашеньки не может быть, таким образом, никак измерена.

По моим подсчетам по частоте употребления, образ, например, «гишпанца в горах Гишпании» и так далее, да и «гишпанка», – тоже были им изобретены. А потом они кочуют на правах общей собственности.

Теперь вот посмотрите – басня «Пятки некстати». То были Сашенькины «Незабудки и запятки», а теперь вот ей как бы вслед – «Пятки некстати»:

– И это Владимир?

– Это Владимир – вот, незачем пятки чесать. И это уже вводится в основной свод.

Если в первое собрание Пруткова Владимир Жемчужников и Сашенькины, и свои вещи не включает, то по второму разу он все включил свое. А Сашенькино – опять не включил. Вы понимаете?

Хотелось мне что-то еще процитировать обэриутское – из Сашенькиных. Хотя у Алексея Константиновича его «медицинские» стихи, наверное, впереди всего. Но все же – из Сашенькиных:

Это, конечно, как-то очень смотрит в сторону Олейникова. А вот это – и Заболоцкого, и обэриутов:

Глупости Сашенькины – а свобода до старости видна, хорошо шарнир ходит. Вот еще прочту: «При поднятии гвоздя близ каретного сарая»:

а это уже пародия на Пушкина идет – «Подъезжая под Ижоры», —

Ну и так далее. Это Заболоцкий, Олейников и Пушкин.

А отсюда можно сделать очень красивую фигуру, что всё – от Пушкина. Начни пародировать Пушкина – и получишь обэриутов. И на этом пока мы и закончим.