Валери Тонг Куонг - Волшебная книга судьбы

Valérie Tong Cuong

L’ARDOISE MAGIQUE

© Editions Stock, 2010

© Хотинская Нина, перевод на русский язык, 2014

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

День, когда я решила жить, был и днем, когда я официально утратила всякий смысл жизни.

Все это произошло в среду утром, с интервалом в сотую долю секунды, как гигантская пощечина судьбы.

За миг до этого я повернулась к Алисе. Она стояла совершенно неподвижно, вцепившись обеими руками в металлические перила. Ее темные волосы лежали конским хвостиком на светлом затылке – такой затылок я всегда мечтала иметь, четко прорисованный, изящный.

Небо было серое, гладкое, ни ветерка. Дорога пуста, лес безмолвен. Молчали и рельсы, тянущиеся к изгибу горизонта; весь мир, казалось, застыл в ожидании.

Я часто спрашивала себя, посмотрим ли мы перед этим друг на друга. Обменяемся ли последним словом, последним жестом.

Но Алиса неотрывно смотрела в невидимую точку прямо перед собой.

И молчала.

Раздался гул, глухой, урчащий, предвещая неотвратимый хаос.

Гул нарастал, стал осязаемым, и темная ревущая громада поезда появилась точно в час, который мы заранее высчитали как освобождение.

Все мои мускулы напряглись так, что казалось, вот-вот лопнут.

Сколько нужно времени, чтобы покрыть пятьсот метров, отделявшие поезд от моста?

Мне хватило, чтобы вдруг подумать, что, в сущности, и у меня могло быть будущее.

И Алиса прыгнула.

Я бежала изо всех сил, убегая от какофонии, заполонившей все вокруг. Свист, шипение, визг тормозов на металлических рельсах. Бежать, бежать, скрыться, спрятаться, чтобы никто не настиг. Мой оцепеневший мозг отказывался мыслить логически. Обрывки слов, смутные ощущения метались в беспорядке. Алисы больше не было, кожа пошла мурашками, в животе крутило и жгло, в горле пересохло.

Смерть гналась за мной по пятам, но я бежала быстрее.

Я влетела в лесок, понеслась по прогалинам, все же царапаясь о ветки, стирая следы туфель на темной земле, в зарослях мха и сорной травы.

В это время года охотники оставляли лес зверью. Тропинки зарастали, ширилась мелкая поросль.

Что же, и я стала зверем?

Я замедлила бег много позже, когда ногу пронзила невыносимая судорога. Я обессиленно прислонилась к дереву, потом легла на землю, силясь унять колотившееся сердце.

Еще долго мой рассудок отказывался от малейшего усилия. Между тем я знала, что меня ждут вопросы. Что придется проанализировать ситуацию. Понять, что заставило меня вот так бежать.

Но прежде всего успокоиться.

Дыши, Мина, дыши. Тебе страшно, вот и все. Страшно, что тебя осудят, будут показывать пальцами. Страшно, что сочтут трусихой и преступницей. Той, что не прыгнула. Той, что нарушила уговор, – и, что всего хуже, обратного хода нет. Это вопрос чистой логики.

Они все это скажут. Естественно: они понятия не имеют, что было на самом деле. Они скажут, что я убила Алису, потому что я жива. Обвинят меня в том, что это я ее уговорила, увлекла, убедила. Она была так совершенна. У нее было все. Красота, изыск, ум. Деньги. Ее комната с английскими обоями, ее розовый велосипед с плетеной корзиной на руле. С какой стати она положила бы конец столь завидному существованию?

Тогда как у меня были на это все причины. Никто не согласился бы поменяться со мной жизнью. Во всяком случае, на первый взгляд: потому что если бы я могла рассказать, что происходит у меня внутри, в складках моего мозга, в желудочках моего сердца, то, может быть, и нашла бы несколько кандидатов – во мне все кипело, бурлило, неслось вскачь, рвалось наружу, – но в конечном счете слова всегда застревали где-то на уровне гортани, и для всех я была лишь наружностью, малоинтересной девушкой, середнячком во всем, не говоря уже о семье, входившей в число недостатков.

Когда я заговаривала об этом с Алисой, та протестовала, уверяла, что я человек сто́ящий, редкостный, и рано или поздно это проявится, но Алиса обладала всеми мыслимыми достоинствами и по доброте своей часто несла вздор.

Перед такой добротой мне не хватало духу спорить, и я молчала, слушая ее вполуха.

Но теперь Алиса стала лишь облачком рассеянных частиц и алых брызг на траве и на стальном корпусе поезда. Больше она ничего мне не посоветует и не подскажет. Больше она не будет освещать мои дни своим слепящим присутствием.

Теперь мне предстояло обходиться без нее, а ей – без меня, где бы она ни была и куда бы я ни пошла.

Она появилась, когда мне было шестнадцать. В нашем лицее, где все знали друг друга с детства, кто-то иной раз уходил, но новенькие не приходили никогда: это было событие.

Она вошла в класс в сопровождении директора, и все ученики тотчас смолкли и уставились на нее. Такой красивой девочки не видели в наших местах добрых пятнадцать лет. На ней было зеленое, под цвет глаз, пальто, к животу она прижимала расшитую блестками сумочку, веки были опущены.

Директор легонько подтолкнул ее в спину, и она шагнула вперед.

– Знакомьтесь, это Алиса, ваша новая подруга. Учебный год начался уже довольно давно, и я прошу вас всех помочь ей освоиться.

Пустая формальность, разумеется. Фраза из учебника, призванная успокоить новенькую. Директор достаточно давно руководил лицеем, чтобы знать, что никто не станет ни в чем помогать чужачке, тем более девочке, чьи красота и горделивая осанка оказались прямым оскорблением остальным, еще прежде чем она открыла рот.

Учитель знаком велел ей сесть. Свободных мест было два – одно впереди, у окна, другое в среднем ряду, рядом со мной. Секунду поколебавшись, она пересекла класс и села ко мне под громкий шепоток последних рядов.

Она достала свои вещи, красивый пенал, настоящую перьевую ручку, блокнотик в кожаном переплете – я видела такие в витринах. Обронила одно-единственное слово:

– Привет.

Я не ответила. Она не настаивала, и до конца дня мы не сказали друг другу ни слова. Когда уроки кончились, она ушла очень быстро: я видела, как она садилась в большую машину с тонированными стеклами.

Позже, в автобусе, который вез меня домой, я узнала, уж не помню как, что она – дочь нового директора банка. Этим объяснялись и ее фирменная одежда, и надменный вид; в каком-то смысле мне стало легче. Это была своего рода гарантия, что она не станет искать со мной дружбы.

В тот вечер я долго не могла уснуть. Что-то не давало мне покоя, и я не могла понять что. Смутное чувство, колотье в сердце, что-то между гневом и горем. Мне виделись волосы Алисы, касающиеся ее шеи. Я встала и сорвала со стен все старые постеры, повешенные еще моей кузиной, когда она жила в комнате. Афиши концертов, на которых ни она, ни я не были, закат солнца с надписью большими буквами: «España».

Я оставила фотографию лошадей в галопе, висевшую на двери: наверно, мне смутно помнилось, что это были мои любимые животные, когда я была еще совсем маленькой девочкой, счастливой и беззаботной.

Потом, с пустой головой, я снова легла.

Сырость пришла внезапно, и вместе с ней – холод. Я смотрела на окружающую растительность, не различая ни малейших ориентиров. Я утратила всякое представление о времени и пространстве. Может быть, я заблужусь, так и буду плутать среди кустов и умру от голода и жажды, как в сказке с плохим концом, исполнив, в конечном счете, свою часть уговора?

В этом были свои преимущества: не задаваться больше вопросами, не ломать голову, и никакой тебе ответственности.

Но все было не так: неужели я отступила перед поездом (сулившим практически мгновенную гибель), чтобы умереть медленной смертью и стать пищей гусеницам и жукам? Было во мне это желание, чувство надежды, этот голод внутри. Словно клещи.

Мне надо было подумать, унять колотящееся сердце.

Я решила сесть и послушать тишину. Вслушивалась, не залает ли где собака, не рявкнет ли мегафон, не взвоет ли полицейская сирена, но лес безмолвствовал, слышались лишь крики птиц. Может быть, меня и не искали. Или никто еще не обнаружил нашего ухода – думали, что я дома, спокойно сижу за тарелкой супа. Или, хуже того, решили, что я тоже погибла, раздавлена на рельсах.

Я встала и принялась лихорадочно обрывать листья, устилая ими землю, пока не получился плотный матрас. Потом я переплела ветви над собой и сделала крышу.

Шалаши мне всегда удавались. С моего приезда сюда я построила их десятки – было где укрываться, когда атмосфера в доме становилась слишком тягостной. Строила я разные убежища для каждого времени года, в зависимости от погоды и доступной растительности. Иногда я даже спала в них, к удовольствию тетки, наверняка втайне надеявшейся, что это кончится пневмонией. Дядя же вовсе не замечал моих исчезновений.