Как-то раз, когда в больнице изменили номер банковского счета, а Фейсал не получил письмо с этой информацией и выслал деньги не на тот счет, ему пришлось лично потрудиться пойти и поговорить с руководством. Главный администратор клиники хотел его видеть в пятницу после молитвы и узнать, что высокочтимый господин намерен делать с красивым, воспитанным и поправившим здоровье парнем. Сам менеджер хотел пристроить Карима. У них с его любимой женой не было детей, а на другой, помоложе, у него не было желания жениться.
Гордый Фейсал, услышав такое предложение, возмутился. Он, совершенно обезумев, метался по кабинету из угла в угол.
– Что?! Вы хотите отнять у меня ребенка?!
– Ну почему же… – Мужчина съежился, услышав такое страшное обвинение.
– Я брошу вас в тюрьму! – угрожал чиновник. – Тотчас же организую тут проверку нравственно-религиозной полиции. Я вижу, что в больнице работают иностранные доктора вместе с врачами-женщинами, и даже подчас саудовками!
– У нас есть высшее согласие на это… Высокочтимый господин, который нами правит… – защищался либеральный саудовец, получивший образование в Америке и там же начавший свою карьеру.
– Не рассказывайте мне тут о короле и не прикрывайтесь какими-то необдуманными постановлениями!
Ортодокс был весь в пене и размахивал руками, как будто хотел ударить ни в чем не повинного человека. Он угрожал, ударяя себя по ноге своей плеткой:
– В этом медицинском учреждении не соблюдается разделение полов, а врачи-иностранки и медсестры не закрывают лица, а иногда – о ужас! – даже волосы! Я вам еще покажу, где раки зимуют! Я закрою эту клинику! Это дом разврата! – орал он как сумасшедший.
Когда немного остыл и сообразил, что переборщил, он подобрал свою длинную белую тобу[30] и помчался в комнату сына. Он решил взять его к себе, но только из-за того, что мальчик принадлежит ему и является его собственностью. Нежеланной и ненужной, но его. Никто его у него не заберет и не будет усыновлять! Как это бывало обычно на выходных, Карима не было в больничной приемной. Все знали, где малыш проводил каждую свободную минуту. Запуганный старый сторож показал Фейсалу дорогу к дому поляков. Саудовец уже издали услышал беззаботный смех ребенка и радостные крики взрослых, и кровь взыграла в нем.
– Тетя Крыся, посмотри, как я еду, посмотри!
Карим делал первые круги на маленьком трехколесном велосипедике, а супруги-поляки аплодировали ему.
– Давай, сыночек, езжай ко мне!
Кристина протягивала руки к улыбающемуся красивому малышу.
Фейсал прошел по боковой тропинке сзади дома, и его глазам предстала пастораль. Его Карим, с конструкцией, опоясывающей его больную ногу, старался крутить педали, а обрадованные супруги подбадривали его, наблюдая за его успехами с нескрываемым удивлением и любовью.
Как буря ворвался к ним саудовец. Он схватил перепуганного ребенка под мышку, а преградившую ему дорогу женщину наотмашь ударил по лицу.
– Депортация! – орал он во все горло. – Депортация в течение двадцати четырех часов! Без возможности вернуться! Молчать!
Он угрожал Анджею, который сделал в его направлении два шага.
– Одно только «но», и вы окажетесь в тюрьме за похищение ребенка. В лучшем случае вас ждет многолетний срок, но я вам обеспечу смертную казнь!
Шокированные и перепуганные, поляки не сделали ни единого движения, а Фейсал бросил извивающегося и кричащего сына на заднее сиденье джипа, сел за руль и рванул с места.
По дороге домой он решил, что среагировал чересчур резко. Он не представлял, что теперь делать. Жена ничего не знала о существовании его азиатского ребенка. Его ждал тяжелый разговор, а Карима – снова годы несчастий и унижения. Рьяный саудовец не простил поляков, и они должны были уехать из Саудовской Аравии. Но их знакомство с Каримом не закончилось, хотя тогда они были убеждены, что никогда больше его не увидят.
* * *
Маджида, жена Фейсала, была противной, завистливой и деспотичной женщиной. Они прожили много лет, однако она так и не родила мужу желанного сына, только двух дочерей – Амаль и Муну. Когда же Фейсал привез домой мальчика, рожденного от матери-азиатки, Маджида пришла в бешенство. Еще хуже для нее было то, что мальчик был очарователен и похож на отца. От матери он получил красивый медовый цвет кожи и немного раскосые глаза, но семитский большой нос и удлиненное лицо больше напоминало араба, чем азиата.
С первой минуты пребывания в доме Карим был обруган, унижен и истерзан. Хорошо, что Фейсал не привез его сюда сразу, тогда у слабого больного мальчика не было бы шансов выжить. Теперь, увечный, но здоровый и сильный, говорящий уже бегло по-арабски и по-английски, он старался справиться с ситуацией. Мачеха при малейшей возможности тайком издевалась над ним, выкручивала ему руки, била плетью по больной ноге. Ее дочери дошли до того, что подливали мальчику в питье слабительное или крошили аспирин в пищу. Поэтому Карим практически никогда не ел вместе с ними, только забегал время от времени в кухню и воровал еду, которую ел, спрятавшись в своей комнате.
Прислуга тоже недолюбливала мальчика, потому что все они были азиатами. Вместо того чтобы радоваться, что одному из них повезло и он живет в палатах как господин, они тоже хотели его уничтожить, сровнять с землей. Только от одного старого слуги, который работал в семье аль-Наджди много лет, еще с тех пор как ухаживал за молодым Фейсалом, Карим чувствовал поддержку. Теперь же старик, полюбивший Карима, защищал его. Слуга видел в его глазах доброту, любовь и растерянность. Старик пояснял Фейсалу, который – о чудо! – имел почтение прислушиваться к нему, что тот должен беречь мальчика. Это не обычный ребенок – это настоящее сокровище для него. После тяжелого отравления, вызванного высокой дозой сильного успокоительного, которое мачеха подсыпала в еду Карима, что закончилось промыванием желудка, отец позволил сыну жить в подсобке старого слуги, которая находилась в удаленном уголке сада при резиденции. Угроза смерти ненадолго миновала.
Карим начал учиться в религиозной школе для мальчиков. Сам учитель, старый добрый имам,[31] связался с Фейсалом и убедил того дать мальчику шанс и послать его в нормальную, светскую школу. Самолюбие Фейсала было польщено, поэтому он согласился на это предложение. Однако он решил утаить это от своей мерзкой жены, чтобы она от зависти не извела мальчика. Ее дочери не только были глупы как курицы, но и страшно уродливы. В их случае чадра была очень кстати.
Наконец Фейсал решился и взял себе молодую жену, Афру. С Маджидой он развелся и, хорошо обеспечив ее финансово, отослал вместе с нежеланными дочерьми к ее семье, передав под опеку не слишком довольному этим брату. Карим, будучи уже подростком и мужчиной, не родным по крови с Афрой, был вынужден навсегда поселиться в садовом домике возле резиденции, тем более что старый слуга умер и жилище теперь пустовало. Отец позаботился о том, чтобы все было отремонтировано, сделал пристройку, купил современное электрооборудование, подключил интернет. С тех пор подросток не мог войти даже в кухню в доме отца: здесь он мог встретиться с неродной по крови женщиной. Даже смотреть на нее было позором для Афры, поэтому еду Кариму приносили в его одинокую келью.
Фейсал обходился с новой женой так же, как и с Мейлой, потому что она была доброй и кроткой женщиной. Когда он бил ее, было слышно даже в саду, и снова все слуги делали вид, что ничего не происходит. Афра каждый год беременела, а роды принимала знахарка – простая повитуха. Почему? Неужели у Фейсала не хватило бы денег на больницу? Нет. Мужчина просто решил, что на этот раз проблема с дочерьми будет решена «в ручном режиме»: новорожденных девочек топили в тазу с водой, как котят. Третья беременность протекала с осложнениями, и роды были очень тяжелыми. Афра истекла кровью, а акушерка в отсутствие Фейсала, не зная, что должна делать с новорожденным, утопила его, как и предыдущих. Фейсал, вбежав в спальню жены, увидел окровавленное тело женщины, а на столе – сверток с ребенком. Он развернул полотенце и увидел, что это мертвый сын. Он впал в такой гнев, что только чудом не убил испуганную старуху. Убийства сына он ей все же не простил. Как мутавва, служащий нравственно-религиозной полиции, он обвинил невинную повитуху, которую он сам же и заставил это сделать, в колдовстве и присудил наивысшую меру наказания – смертную казнь. Во время ее публичного исполнения на площади Справедливости в Эр-Рияде, что напротив центрального бюро и здания Комитета по поддержке добродетели и борьбе с грехом, в возбужденной толпе был и Карим, которого отец заставил пойти на это печальное мероприятие. Парень был возмущен, испытав отвращение при виде эйфории отца, и еще больше его возненавидел. Тогда парень почти до совершенства довел использование азиатской улыбки-маски. Никто не сказал бы, что он испытывает такие сильные чувства.
