– Э… Прежде всего мне бы хотелось сказать, что я искренне восхищаюсь вашим творчеством. – Говорила она с интонацией человека, ожидающего недоверчивого фырканья. Выговор у нее был мягкий, хотя согласные она произносила четко, точно в микрофон, и вообще в нем чувствовалась легкая вибрация, свойственная шотландцам высших классов. – Я писала на имя ваших издателей. Давным-давно. Сомневаюсь, что письмо вообще могло до вас дойти. Если бы оно дошло, уверена, вы бы ответили.
– Да, – согласился взволнованный Эндерби. – О да, ответил бы! Но, возможно, они переслали его на мой старый адрес, поскольку я забыл сообщить им новый, да и почтовой службе, если уж на то пошло. Чеки, – продолжал лепетать Эндерби, – обычно идут прямо в мой банк. Не знаю, зачем вам все это говорю.
Она стояла в позе модели, слушала спокойно, приоткрыв губы, сумочка свисала с правого локтя, оперчаточенные указательный и большой пальцы левой руки неплотно охватывали средний палец правой без перчатки.
– Мне ужасно жаль, – сказал смиренный Эндерби. – Наверное, поэтому я его не получил.
Покончив со спокойным слушаньем, она разом стала деловитой.
– Видите ли, у меня было приглашение на этот ланч, но я опоздала. Как, по-вашему, мы не могли бы, – предложила она с движением на грани не-движения, апофеозом пританцовывания джигги рабочей девчонки в очереди на автобус зимним днем, а потому бесконечно женственным, – посидеть где-нибудь несколько минут, то есть если у вас найдется время? Какая же я глупая, что не представилась! – Рука в перчатке ударила по губам жестом mea culpa[10]. – Я Веста Бейнбридж. Из «Фем».
– Откуда?
– Из «Фем».
– Что это такое? – спросил Эндерби с бесконечным и подозрительным тщанием. Ему послышалось (хотя он сомневался, что такое возможно) что-то вроде «Флегма». Интересно, чем занимается организация (если это организация) с таким наименованием?
– Да, конечно, понимаю. Вы, скорее всего, про него не слышали, правда? Это женский журнал. И я заведую там разделом очерков. Так не могли бы мы?.. Для чая еще слишком рано, как по-вашему? Или нет?
– Если бы вам захотелось выпить чаю, – сказал галантный Эндерби, – я был бы только счастлив вас угостить.
– О нет! – откликнулась Веста Бейнбридж. – Вы должны выпить его со мной, понимаете, потому что счет тогда пойдет по статье представительских расходов? А это деловая встреча, понимаете? Связанная с «Фем».
Однажды, в бытность его нищим солдатом, Эндерби угостила чаем с тостом с яйцом пашот на сайде и песочным коржиком добрая старушка в одном эдинбургском ресторане. Но чтобы кто-то столь гламурный, столь очаровательный… О таком он даже никогда не думал, даже не мечтал. Он был потрясен и испуган разом.
– Вы, случайно, не из Эдинбурга? – спросил он. – Что-то в вашем голосе…
– Из Эскбэнка, – ответила Веста Бейнбридж. – Удивительная чуткость! Ну конечно, вы же поэт. Поэты всегда способны такие вещи улавливать, верно?
– Если, как вы говорили, вам действительно нравятся мои стихи, это мне следует приглашать на чай вас, а не наоборот. Это меньшее, что я могу, – сказал щедрый Эндерби, ощупывая полкроны в кармане штанов Арри.
– Идемте, – сказала Веста Бейнбридж с призраком жеста, будто взяв Эндерби под локоть. – Я правда восхищаюсь вашим творчеством, истинная правда! – настаивала она.
Уверенно цокая высокими каблуками, она повела его мимо изысканных бутиков, где продавали цветы и ювелирные украшения, мимо агентства авиапутешествий, где деловито говорили по телефонам о рейсах на Нью-Йорк и Бермуды, мимо безобразных и богатых гостей в коконе из зачарованного винного снега под ногами, аромата духов, рассеянного, пыльно-мягкого света утонченного оттенка лучшего золотого бордо. Тут каждый вдох, каждый шаг, бережливо думал Эндерби, шестипенсовик стоит, никак не меньше. Потом они вступили в просторный зал, заставленный полыми кубами бисквитной мягкости, в которых развалились тепло оподушеченные посетители. Звенел смех, звенело столовое серебро. Эндерби с ужасом почувствовал, что кишечник вот-вот выдаст свой комментарий происходящему. Он поднял было взгляд на барочный потолок со множеством толстозадых херувимов. Не помогло. И вот он уже сам утонул в кресле. Севшая напротив Веста Бейнбридж явила утонченную линию бедра, великолепную отливку лодыжки. Подошел принять заказ официант с огромным подбородком и впалыми щеками. Будучи шотландкой, она заказала внушительный набор снеди: тосты с анчоусами, сэндвичи с яйцом, сдобные булочки и пирожные, китайский чай с лимоном.
– И вы сумеете пообедать после такого чаепития? – спросил Эндерби.
– О да! – откликнулась Веста Бейнбридж. – Не могу потолстеть, как бы ни старалась. Наверное, из-за лимона в чае. Не для похудения, а потому что мне так нравится. Очевидно, – добавила она.
– Но ведь вы и так само совершенство, – выдал избитый комплимент Эндерби, которому не оставалось ничего иного.
Внезапно он увидел себя со стороны: завсегдатай парижских бульваров Эндерби, остроумный с женщинами, изящный в лести, с блеском в надменном взгляде вкушает чай. Одновременно наружу рвались ветры – так рвется из рук нашкодивший котенок. Рвется на свободу. Свободен выпить чаю. И получить чай, не обременяясь.
– Так в чем, если позволите спросить, заключается моя деловая встреча с «Флегмой»?
– Ну не смешно ли? Так еще Годфри Уэйнрайт, шутя, его называет. Он нам обложки делает, понимаете? «Фем». Возможно, не слишком удачное название. Но, видите ли, рынок перенасыщен журналами для женщин: «Феминократ», «Домохозяйка», «Лилит», «Гламурная киска». Прямолинейные названия со словом «женщина» отработали давным-давно. Так трудно подобрать что-то новое. Уверена, вы меня понимаете. Но «Фем» не так уж и плохо, верно? Коротко и мило, звучит по-французски и чуточку шаловливо, я права?
Эндерби воззрился на нее настороженно. По-французски и чуточку шаловливо, да?
– Да, – произнес он вслух. – Но как сюда вписываюсь я?
– Не слишком хорошо, но и не слишком плохо. – Оба утверждения она произнесла с придыханием. Возможно, не самая искренняя из женщин.
Не успела она ответить на его вопрос, как подали чай. Официант расставил блюда на резном, с львиными лапами низком столике. Из-под серебряных крышек поднимался пар, крошечные пирожные сочились сливками. Он выпрямился, поклонился, издевательски улыбаясь, удалился. Веста Бейнбридж разлила чай по чашкам.
– Я почему-то решила, что вы такой предпочитаете: без сахара, без молока и с лимоном. Ваши стихотворения, скажем так, чуточку аскетичны, если я верно подобрала слово.
Эндерби кисло посмотрел на кислую чашку. Правду сказать, он предпочитал мачехин чай, но Веста Бейнбридж заказала, не спросив у него.
– Очень мило, – сказал он вслух, – как раз то, что надо.
За еду Веста Бейнбридж принялась с большим аппетитом, показав мелкие ровные зубки, когда впилась в тост с анчоусами. Это расположило к ней Эндерби: он любил смотреть, как женщины едят, и готовность есть со смаком словно бы умеряла ее худощавое совершенство. Но какое у нее право иметь такой аппетит при такой-то фигуре? Ему захотелось пригласить ее на ужин – сегодня же вечером, – чтобы посмотреть, как она возьмется за суп минестроне и свиные отбивные. Она нагоняла на него легкий страх.
– А теперь, – сказала Веста Бейнбридж; розовый кончик языка появился, подхватил крошку тоста с губы и шмыгнул назад. – А теперь хочу, чтобы вы знали, что я восхищаюсь вашим творчеством и нынешнее предложение – исключительно моя собственная идея. Правду сказать, она встретила некоторое сопротивление, поскольку «Фем», по сути, массовый журнал. А ваши стихи, как вы бы с гордостью признали, не для широких масс. Нет, конечно, они не непопулярны, просто малоизвестны. Поп-певцы известны, и телеведущие известны, и диск-жокеи известны, а вы нет.
– И что это за штуки? – спросил Эндерби. – Поп-певцы и так далее?
Глянув на него недоверчиво, она убедилась, что его недоумение неподдельное.
– Боюсь, – продолжил Эндерби, – после войны я в целом отгородился от мира.
– Разве у вас нет радиоприемника или телевизора? – спросила Веста Бейнбридж, ее зеленые глаза расширились. Он покачал головой. – Разве газеты вы не читаете?
– Читал раньше кое-какие воскресные. Ради рецензий. Но они наводили такую тоску, что пришлось бросить. Рецензенты как будто, – он нахмурился, – такие высоколобые, если понимаете, о чем я. Они словно бы запирают нас, писателей, вставляют в рамочку. Они как будто все про нас знают, а мы про них ничего. Помнится, была очень достойная и компетентная рецензия на один мой сборник, написанная человеком, надо полагать, очень хорошим, но было очевидно, что, будь у него время, мои стихи он написал бы гораздо лучше меня. Сразу чувствуешь себя таким незначительным, но ведь на такое нельзя обращать внимание, если вообще хочешь что-то сделать. Поэтому я склонен отгораживаться. Ради работы. Все кажутся почему-то такими умными, если понимаете, о чем я.
