Что ей теперь делать?
Вода из крана больше не льется. Она с головой погружается в ванну и какое-то время лежит неподвижно, слушая тяжелое биение своего сердца, доказательство того, что она существует и что все это реально.
Она надела халат. Теперь Полин ждет, когда он вернется со встречи. Вдалеке за окном она видит кладбище Монпарнас. Она вспоминает, что Николя всегда, с того момента, как они переступили порог этой квартиры, говорил, что им выпал нежданный шанс жить напротив кладбища. Никогда нельзя забывать, что жизнь коротка.
– Мне не нужно кладбище рядом, чтобы помнить об этом, – ответила она ему тогда.
В этот момент появляется Николя. Он удивлен, что она стоит вот так, упершись лбом в стекло, и спрашивает, все ли в порядке. Тогда Полин поворачивается к нему. И первый раз за много дней улыбается.
– Николя…
– Что?
– Мне нужно тебе кое-что сказать.
В самом начале книги «Возраст мужчины» Мишель Лейрис рассказывает, что одна из важнейших неразгаданных тайн его детства – каким образом на Рождество игрушки через камин попадают в комнату. Я вот лично не помню, чтобы задавался этим вопросом. Но признаю, что эта техническая проблема должна озадачить всякого внимательного и вдумчивого ребенка. Давайте представим себе, например, кораблик. Каким образом он появится внизу, если его размер слишком велик для дымохода? Лейрис пришел к выводу, что все это дело рук бога: он творит игрушки сразу в том месте, где их находит ребенок. Поэтому им не нужно вообще попадать в дымоход.
Хитроумно.
По его мнению, эта проблема связана с другой загадкой: «Поскольку я знал, что такое беременность, – пишет он, – передо мной вставала проблема появления младенцев на свет, которая казалась мне такой же сложной, как и вопрос появления в комнате игрушек: как игрушки проходят через дымоход? Как дети выбираются наружу?»
Мне эта ассоциация кажется великолепной, потому что точнейшим образом отражает то, как воспринимает ребенок тайну мироздания. Но тут встает и другой вопрос: можно ли всерьез сравнивать младенца с подарком?
Живот Полин вырос. Она смотрит на себя в зеркало и тоже чувствует, что столкнулась с великой тайной – такой знакомой и неизвестной. В определенной мере, так же, как и Мишель Лейрис, она считает это Божьим промыслом. В какой форме проявляется это вмешательство, она не уверена. Но ей вдруг хочется, например, пойти в церковь и зажечь свечу. Николя, который считает ее суеверной, узнав об этом, улыбается.
– Зачем тебе это? Разве ты веришь в Бога?
Она только пожимает плечами.
Как-то раз, когда Полин прогуливалась по острову Сите, ее вдруг охватило желание зайти в собор. День был светлый, ярко светило солнце, и ей показалось, что она вошла в прохладный сумрачный грот. Оказавшись внутри, она поразилась количеству туристов: они фотографировали витражи-розетки, неф, цветные стекла окон, шумно обсуждали свои фотографии и толкались. Вся ее сосредоточенность тут же улетучилась. Она сказала себе тогда, что мы уже вступили в новую эпоху, когда соборы посещают, как греческие храмы или египетские пирамиды: это больше не культовое место, а просто достопримечательность. Неизвестно почему, но это ощущение было неприятным. Тогда что она ищет в этом месте, где чувствует себя так неуютно? Она подошла к свечам, мерцавшим в углу, и бесшумно зажгла одну.
– Сделай так, чтобы все было нормально, – прошептала она.
Она повторяет это про себя и в тот день, когда лежит на столе для осмотра в кабинете профессора Симона. Пусть все будет нормально! Николя рядом с ней. Ладони у него вспотели. В жизни тех, кто ожидает появления на свет ребенка, «нормально» – главная цель.
Профессор Симон широко им улыбается: никаких причин для беспокойства нет. Он даже дает им послушать биение сердца младенца. Он там, и все идет хорошо. Потом профессор показывает им свои ладони: «Видите эти линии, по которым, как говорят, можно узнать будущее человека? Знаете, как они появляются? Это первые следы пульса. В тот момент, когда сердце начинает биться, руки зародыша сжимаются, а возникшие от этого движения складки остаются навсегда. На ладонях вашего малыша они уже появились…» Николя не в силах опять слушать это биение жизни. В глазах у него стоят слезы.
Хотя европейский гимн и воспевает победу радости над отчаянием, само лицо Европы сурово и сосредоточенно: это лицо невысокого, усатого, почти совершенно лысого человека с тяжелым взглядом, от которого становится не по себе. Речь идет о Робере Шумане[4], «отце Европы». В отличие от Мишеля Лейриса, окажись он в центре разрушенного Гавра, то не стал бы задаваться вопросом о значении своей прозы. Скорее он бы сказал: «Что нужно сделать, чтобы такое никогда не повторилось?»
Мне нравится мысль, что можно сказать себе: «Этот человек – “отец Европы”». Это определение хорошо ему подходит: «Робер» от Франции, «Шуман» от Германии – даже в своем имени ему удалось идеально совместить все европейское (хотя, говоря об этом конкретном пункте, стоит признать, что его заслуги здесь нет никакой, благодарить надо его родителей – «дедушку» и «бабушку» Европы и поздравить с таким прозорливо сделанным выбором). В этой большой семье были даже прадеды и прабабки, например Виктор Гюго, Сен-Симон, Гизо и Огюст Конт, которые уже очень давно высказывали мысль о создании «Соединенных Штатов Европы». Но самое важное связано с Робером Шуманом.
После войны он стал министром иностранных дел и потратил достаточно энергии на то, чтобы дирижировать своей новой симфонией. Очевидно, что он создавал Европу не в одиночестве. Плечом к плечу с ним стояли Конрад Аденауэр (Германия), Жозеф Беш (Люксембург), Йохан Виллем Бейен (Нидерланды), Альчиде де Гаспери (Италия), Поль-Анри Спаак (Бельгия) и Жан Монне (Франция).
На балконе уже тьма народу.
И все мечтали об установлении в Европе мира на долгие времена. Пролилось уже слишком много крови. А чтобы добиться этого, по их мнению, нужно было выбрать одно из двух решений: уравнять силы или примирить народы.
Поскольку все и так уже много выстрадали, а равновесия сил сразу после войны достигнуть не удалось, то было принято смелое решение о примирении и согласии.
Это самый важный момент в европейской истории.
Ожидание ребенка значительно изменило отношения Полин и Николя: теперь они часами не отходят друг от друга, валяются вместе на огромной кровати, размышляя обо всем, что их ждет. Старые ссоры забыты – они принадлежат уже совсем другой истории, истории прошлого, на которую они не хотят сейчас смотреть, чтобы лучше видеть будущее.
– Нам нужно переехать, – резонно замечает Полин.
Ей не хочется делать детскую из кабинета Николя – куда же тогда денется он сам? С тех пор, как он закончил сценарий, у него ничего особенного не происходит, и даже проект анимационного фильма, похоже, зашел в тупик. Продюсер дал понять, что найти финансирование для такого проекта оказалось сложнее, чем предполагалось, и что Николя может пока перестать писать свои яркие диалоги между голубями и чайками, по крайней мере, пока не поступят другие распоряжения. Теперь он не очень хорошо представляет себе ни что ему делать, ни на что надеяться, и не может написать вообще ни одной строчки. Он знает, что честолюбие вознаграждается, только если терпеливо ждать, но он утратил уверенность в себе: в сущности, почему он так упорно хотел писать сценарий? Разве это так важно? Что же в его глазах имеет настоящую ценность? Он боится закончить как те средней руки художники, которые часами рассказывают о своих проектах, не понимая, что больше никому не интересны. Иногда он говорит себе, что было бы проще все прекратить. У него скоро родится ребенок: самое время найти «настоящую работу», разве не так?
В любом случае это идеальный момент, чтобы найти «новую квартиру», и Полин, у которой сейчас очень много работы, поручает ему заняться поисками. Они задумываются, а не пришло ли время купить какое-нибудь жилье. В конце концов, у них родится ребенок, да и лет им обоим уже по тридцать. Но Николя приходят в голову два важных соображения. Во-первых, ни один банк не даст ему ссуду. Ах, вот как? Да: ни один. Во-вторых, без этой ссуды они никогда не смогут купить квартиру – никогда. А если они хотят снять квартиру с детской и с кабинетом, то вынуждены будут сменить район: все квартиры, которые им по карману, находятся на окраине города или даже в пригороде. Только вот Николя и слышать не хочет о пригороде. Психологически это выше его сил, у него ощущение, что таким образом он как бы возвращается к родителям.
– Ну что я могу поделать? – растерянно говорит он Полин. – Цены теперь на все заоблачные!
В тот день Николя прогуливался по бульвару Монпарнас и вдруг впервые почувствовал, что жизнь теперь точно изменится. Утром того же дня он съездил посмотреть квартиру в Леваллуа.
