– Ничего страшного, дорогая. У нас, у девушек, такое бывает.
Моррис отправили домой, но она поехала в больницу.
Из-за гемофилии кровотечение никак не останавливалось.
Врачи сделали УЗИ и дали ей какие-то таблетки. Они постоянно спрашивали, откуда в стенке влагалища взялась круглая рана полдюйма глубиной. Лежа на больничной койке, наша кассирша-нонконформист, наша несчастная дуреха упорно притворялась, что ничего не знает, как будто у нее открылся какой-то бесовский стигмат. Даже когда рана воспалилась. Даже когда понадобилось несколько операций. Даже когда врачи объявили, что она вряд ли сможет иметь детей.
Чтобы ее порадовать, Колин заплатил пятьсот фунтов за билеты на конференцию по вопросам окружающей среды в Сиэтле. Пятьсот фунтов – не такая уж большая цена, когда у твоей падчерицы, быть может, никогда не будет детей.
Маргарита призналась, что все придумала. Никакой игры не существует. Она просто пошутила. Хотела разыграть младшую сестру. И теперь всей душой раскаивается.
Перед дверью в кабинет растерянный и убитый горем мужчина спрашивает:
– Кэролайн, как ты?
Наш юный Маркс с прической в стиле эмо, наш Ганди местного пошиба, красящий губы черной помадой, наша Моррис давно умерла, но мне суждено носить ее шрамы до конца своих дней. Учеба в университете, работа в Оксфордском комитете помощи голодающим, брак с любимым мужчиной… Моррис осталась в прошлом, но не ее тело.
Поход в больницу. Консультация по планированию семьи.
Врач подробно объясняет про менструальный цикл и овуляцию, и вдруг я выпаливаю: все бесполезно. Этому телу никогда не родить. Несчастный случай много-много лет назад – большего сказать не могу.
Сидя на холодной пластмассовой скамейке, растерянный, убитый горем мужчина, мой муж, спрашивает снова:
– Как ты, Кэролайн?
Он по-прежнему держит меня за левую руку, а мне по-прежнему мерещится, что она залита клубничным соком. Я вспоминаю специальную акцию «три по цене двух». Вся эта история продолжает прокручиваться у меня в голове. Снова и снова. Я вижу себя молодой. Такое чувство, будто это я и одновременно не я. Мне страшно, что, рассказав правду, я снова окажусь на полке, снова окажусь на рынке одиночества.
Он встает на ноги, обнимает меня, целует в губы. Прижимает к себе.
Может, моя сестра согласится стать суррогатной матерью. Может, стоит подумать об усыновлении.
Не знать, с чего история началась и кто рассказчик, – что может быть хуже? Только одно: не знать, что произойдет в последней главе и кем рассказчик станет к концу.
– Я люблю тебя, – говорю я.
– Я тоже тебя люблю, – отвечает муж.
Неважно, девочка в голубом или мальчик в розовом: в любом случае имя «Моррис» даже не рассматривается.
Аманда Гауин
Потерпи немного, детка[19]
Откуда он шел, не имело значения, направлялся он только домой, так что самое важное ждало его между – между двумя домами. Он плелся, упрямо сунув руки в карманы, ничего не искал, мельком взглянул направо – и увидел. По воздуху без всякой связи с происходящим проплыла туфелька, розовая, как микстура от изжоги. Он крутанулся на каблуке и сделал паузу, которая так и не решила, стать ли ей паузой.
Однако туфелькой дело не кончилось. Появилась вторая. А когда глаза привыкли к темноте, из обувки, как Чеширский кот из улыбки, выросла девушка. Вся в черном, она постояла с поджатой ногой, словно аист, тряхнула копной осветленных волос, вдела в туфельку ступню и с довольным видом впечатала ее в мостовую. Потом посмотрела вниз и направилась в переулок, повелительно цокая каблуками.
Звук шагов вернулся эхом. Решай – да или нет? Ее изломанное отражение протянулось по мокрым камням почти к самым его ногам, и тогда он подумал: да, – убедился, что улица пуста, и как неопытный хищник нырнул в переулок вслед за округлой попкой; пусть приведет, куда приведет.
Оказалось – недалеко, к боковому входу в унылую забегаловку с лампочкой, до того яркой, что вывеску не разглядеть.
Дверь захлопнулась, эхо привычно метнулось между домами. Шаг, другой, и он взялся за ручку, которую только что держала девушка. Глубоко вдохнул, блокируя логику, дернул дверь и вошел.
Обычная забегаловка, всё, как обычно, – кроме девушки. Она сидела за барной стойкой на красном вращающемся стуле – маленькая и бледная, с копной дивных волос и незажженной сигаретой в зубах, – крутила головой и подставляла его взгляду то правый, то левый профиль.
Он медленно снял куртку, чтобы выиграть время и убедиться: она никого не ждет, ни с кем не встречается, – а потом тихо сел на соседний стул.
– Милые туфельки.
Она обернулась, вскинула бровь, выдернула изо рта сигарету.
– Спасибо. Я сняла их с трупа в переулке. – Улыбки не последовало, но он засмеялся. Девушка покачала головой: – Мой голос – мое проклятье. Никто не принимает тебя всерьез, если ты мяучишь фальцетом, как Минни Маус или Миа Фэрроу. Слишком много «м», правда? – Она обхлопала себя по бокам, достала откуда-то коробок, зажгла сигарету и не глядя бросила спичку через плечо.
Незнакомка была чудо как хороша! Миндалевидные, густо подведенные глаза – что за цвет? карий? – копна волос и яркие туфельки, а еще перчатки из бледной кожи, вроде тех, что надевали в тридцатые годы дамы, садясь за руль. Каково это, когда твой член ласкает рука в лайковой перчатке?
– Зато всегда есть отговорка на случай, если придется сказать что-то ужасное, – заметил он.
Незнакомка внимательно слушала, но ни секунды не сидела спокойно. Взгляд бродил – по нему и мимо него; она осмотрела каждый угол, не пропустив ни единого слова.
– А если мне это не нужно? Вдруг я захочу кому-то сказать, что собираюсь его убить, – так, чтобы мне поверили?
Их взгляды встретились. Она увидела его замешательство и широко улыбнулась.
– Поступки громче слов, – улыбнулся он в ответ.
Девушка рассмеялась.
– Кстати, как называется эта дыра? «Лось», «Олень» или что-нибудь такое же рогатое? Мы будто попали на съемочную площадку, – перешла она на доверительный шепот. – Слишком все правильно. Не просто бармен, а стандартный Бармен, протирающий стаканы. Позади, в углу – Первый и Второй бильярдисты. В кабинке – кто бы это мог быть… Алкоголик и Пьянчужка?
– Думаю, в титрах их назвали бы Завсегдатаями.
– Какой добренький! – Она повернулась к нему. – Нет, правда, просвети меня. Это дядя Ларри и тетя Шейла? Что ты здесь делаешь, зашел поиграть в бильярд?
Он пожал плечами.
– Просто следил за тобой.
Наконец-то она замерла. Зрачки на долю секунды стянулись в две точки, затем снова расслабились. Острый маленький подбородок уткнулся в ладонь.
– Как интересно, – почти промурлыкала незнакомка изменившимся голосом. – А я как раз выныривала из темноты.
Теперь она его изучала: серая футболка, джинсы, черные ботинки – прикид скинхедов и серийных убийц, – взъерошенные каштановые волосы, при себе ничего опасного. Наконец, отнеся его к категории безобидных или, во всяком случае, легко управляемых, она провела по губе пальцем и крикнула:
– Бармен, протирающий стаканы! Два виски с колой!
* * *
Только после пятой порции на двоих она перестала озираться каждые семь секунд, а он – прикидывать степень ее опьянения и расстояние до уборной. Тогда-то и стало ясно: происходит что-то еще. Их взгляды встретились, и скрытые мотивы звучно отступили на задний план. Он заказал текилу и поднял стопку:
– За украденное время.
Незнакомка выпила залпом и прошептала:
– Да, в самую точку. Кстати, который час? Есть тут лаймы?
Она крутанулась на стуле.
– Дейв, у тебя есть лаймы?
На стене висели старые часы – куда же без них. Гнутые стрелки под мутным стеклом приближались к полуночи.
Говоря всем видом – «мы с ней на короткой ноге с тех пор, как она сложила из салфетки младенца Иисуса, а я чуть под стол не упал от смеха и угостил всех выпивкой», – бармен шлепнул на стойку два лайма и тупой нож, после чего сдержанно удалился.
Девушка с улыбкой повернулась.
– Видишь? Я из тех, кому незнакомец доверит нож и не спохватится.
Она смачно разрезала лайм. Одна половинка скатилась со стойки.
– Тебе есть куда пойти?
– А тебе? Хотя что я спрашиваю – я сразу понял, что есть. Так что давай еще по стопке, и забудем пока.
Они забыли – попытались забыть – и со стонами и гримасами впились в лайм.
– Здесь есть музыка? – спросил он. – Пианола, шарманка, хоть что-то?
Она склонила голову набок:
– У тебя за спиной.
Беглый взгляд – так всегда бывает, подумал он, когда двое пьют вместе; ускоренное сближение выносит все остальное за пределы восприятия. За плечом и правда стоял музыкальный автомат.
